Тимур Максютов - Атака мертвецов

– Выстрел!

Гигантский снаряд с гудением разрывает воздух, делая по семьсот метров в секунду; он забирается всё выше по траектории, словно решившись улететь на Луну, но земные дела тянут его вниз; позади сорок кабельтовых лихого полёта, перед тупой безглазой мордой стремительно вырастает силуэт жертвы – и вот уже палуба с размаху бьётся в баллистический наконечник. Нервный японский взрыватель, реагирующий на любой толчок, немедленно срабатывает; три пуда шимозы превращают ближнюю Вселенную в ад, ввергают её в тот, изначальный огонь; мгновенно загорается всё, что может гореть – и вспыхивает то, что гореть не может; ударная волна корёжит бимсы, гнёт шпангоуты и рвёт стальные переборки, как картонные; расшвыривает смятые никчемными комками человеческие тела. Веер раскалённых осколков крушит всё на своём пути, перебивая трубопроводы и артерии…

Адмирал Того в парадном мундире стоит на штурманском мостике, открытый всем ветрам и вражеским осколкам. За первые пятнадцать минут боя во флагманский броненосец «Микаса» попадают девятнадцать русских снарядов, одного за другим уносят раненых офицеров его штаба, но на самом Хэйхатиро – ни царапины.

Когда Муцухито, потомок богини солнца Аматэрасу, спросил о главном достоинстве адмирала, ему ответили:

– Ваше величество, он необыкновенно везучий.

Четыре японских броненосца ведут совместный огонь; каждую минуту шестнадцать двенадцатидюймовок извергают очередной залп, снаряды ложатся в эллипс – «поле смерти». Флагманский артиллерист Того умело накрывает «полем» броненосец «Суворов»: спустя несколько минут русский флагман пылает, как сарай с сеном; жуткий взрыв сотрясает корпус и выводит из строя кормовую башню главного калибра. Рухнула труба, перебита мачта; пробираясь сквозь огонь, кашляя от удушающего дыма, матросы аварийных команд немедленно находят и устраняют повреждения; их тут же вызывают на тушение пожара в новом месте – они бегут по палубе, скользкой от окровавленных внутренностей – и погибают под роем осколков.

Зиновий Петрович и его штаб в боевой рубке, под защитой толстой брони; тесно – не повернуться.

– Перебиты осколками сигнальные фалы! Все до одного.

Теперь не отдать флажного сигнала. Через двадцать минут после начала боя русская эскадра остаётся без управления.

«Суворов» затягивает дымом; пылает, кажется, даже сталь. Старший помощник перекрикивает грохот залпов:

– Иван Андреевич, посмотрите, что там с кормовой башней. Не отвечают. Извините ради бога, что вас прошу, но вестовых всех выбило.

Ярилов выбирается из рубки; толстую дверь за ним задраивают, скрипит кремальера. Мокрый от крови трап на верхний мостик завален кусками тел: сигнальщики пытались подняться, чтобы восстановить связь с эскадрой, и попали под разрыв.

По нижнему коридору не пройти: дым сплошной и зловещие проблески огня. Ярилов то идёт по верхней палубе, то опускается на главную: везде – очаги пожаров, завалы стреляных гильз, развороченное железо и кислая вонь разорвавшейся шимозы. До башни так и не добирается: навстречу несут раненого артиллерийского офицера; он придерживает руками распоротый живот и хрипит:

– Осколком, вся требуха на палубу. Еле собрал и обратно сложил. Весь расчёт, до одного. Кого сразу не убило, тот в башне сгорел. Сорвало с основания, стрелять не может.

Лазарет забит, кают-компания превращена в перевязочную. Судовой батюшка закатывает рукава рясы и принимается помогать санитарам.

Ярилов пробирается обратно в рубку. Остаток фок-мачты торчит, как обломанная кость. Из амбразур, иллюминаторов, люков ревёт пламя, рвётся длинными языками – приходится искать обходной путь, терять время.

Это и спасает: в 14.32 рой осколков проникает в узкую броневую щель и убивает почти всех офицеров штаба. Адмирала выносят без сознания: тяжёлое ранение в голову. Штуртросы оборвало – «Суворов», лишившийся управления, выкатывается из строя и кружит, словно обезумевший от боли.

Русские продолжают свой крестный путь; отбиваясь, туша пожары и теряя людей, корабли упрямо идут курсом двадцать три градуса, на Владивосток. Думая, что если «Суворов» Рожественского вышел из боя, то теперь их ведёт Фёлькерзам.

Адмирал, который умер три дня назад.

Эскадра без адмирала, словно гигант с отрубленной головой, продолжает шагать, шатаясь от ударов и отмахиваясь вслепую.

Второй флагман, океанский красавец с высоким и беззащитным бортом «Ослябя», плохо предназначен для эскадренного боя: его стихия – рейдерство, вольный поиск на страх британским торговцам. Огненный шквал японских залпов превращает его из пижона в калеку; гибнут один за другим старшие офицеры, какое-то время на мостике распоряжается барон Фёдор Косинский, флаг-офицер адмиральского штаба. Но финал неизбежен: броненосец «Ослябя», устав кружить и набрав тысячи тонн воды через развороченный японскими снарядами нос, переворачивается и тонет вместе с телом контр-адмирала Фёлькерзама.

Бешеный, невиданный темп стрельбы даётся нелегко: снарядные погребы опустошаются, высосанные до дна; обессиленные японские комендоры валятся на палубу, желтея лицами среди жёлтых латунных гильз. Того разворачивает главные силы поворотом «все вдруг»: теперь стреляет другой борт, и сумасшедшая скорострельность восстанавливается. Новые сотни снарядов рвут содрогающиеся тела русских кораблей, слабеющие с каждой минутой, с каждым новым попаданием.

«Суворов» без руля, управляясь только машинами, рыская наугад, вдруг оказывается между русской и японской колоннами; над головой в обе стороны летят навстречу друг другу снаряды, кипит бой, и на пылающую развалину никто не обращает внимания. Адмирал Камимура в конце концов решает добить умирающего.

Броненосные крейсеры, подойдя к безоружному, палят в упор, выпускают торпеды – но корабль, названный именем великого полководца, упрямится. Вдруг оживает последняя уцелевшая пушка в кормовом каземате: трёхдюймовые русские снаряды, по здравом размышлении, не могут навредить, но пугают Камимуру. Решив не связываться, японцы уходят: сам сдохнет, ну его.

В шестом часу наши миноносцы сняли раненого адмирала Рожественского с борта обречённого корабля. Адмирал выживет, сдастся в плен японцам. Вернётся домой, потребует суда над собой и будет оправдан. Он проживёт ещё четыре года после Цусимы.

А на «Суворове» продолжалась битва, но теперь уже не за жизнь, а за честь. Отлично сработанный корабль не хотел умирать; вздрагивая от новых взрывов снарядов и торпед, периодически теряя управление (словно тяжелораненый – сознание), он бродил по полю битвы, вызывая удивление у врага и восхищение – у боевых товарищей…