Тимур Максютов - Атака мертвецов

– Ага! Вот и прокол! Признали, что гимназист.

– Ну, я же не полный идиот. На молодом человеке соответствующая форма.

Чиновник растерянно поскрёб переносицу. Повернулся ко мне:

– А ты?

Я молчал.

– Ну?

– Соблаговолите изъясняться вежливо. Я уже говорил, чтобы обращались на «вы», и более повторять не намерен.

Барский расхохотался.

– Соблюдать порядок во время следственного действия! – заорал чиновник. И повторил: – Вы, Николай Ярилов, знакомы с этим человеком?

– Не имею чести. Да и желания.

– То есть вы оказались в одном помещении совершенно случайно?

Меня опередил Барский:

– Да там столько народу было, не протолкнуться. Филера, городовые, курсистки. Верно, несчастный мальчик к подошве случайно прилип, вот его и занесли в квартиру.

Показалось, что Михаил что-то подсказывает мне; чиновник закричал:

– Прекратите! Извольте лишь отвечать на вопросы, никаких реплик.

Потом мы расписались в протоколе; Барина увели.

– Хам какой-то, что за тип? – беспечно спросил я.

– Боевик. При задержании был вооружён, но сопротивления не оказал, – рассеянно сказал следователь. И спохватился:

– Прекратите спрашивать! Вы с ума сошли? Здесь я задаю вопросы.

Когда я вошёл в камеру, товарищи по заключению удивились:

– Улыбается. Отпустило, видать.

Одного я так и не понял: кто же навёл жандармов на конспиративную квартиру? И куда пропал «галан»?

14 мая 1905 г., Цусимский пролив

Горизонт светлел; последние звёзды прощались с эскадрой и гасли, исчезали в набирающей силу синеве.

Розовый сменился кроваво-красным; и, наконец, восток выстрелил в небо багровым разрывом солнца.

Вторая Тихоокеанская тащилась девятиузловым ходом, словно обоз беженцев; позади – двести двадцать дней небывалого в истории похода, двадцать тысяч миль Атлантики, Индийского и Тихого океанов. Бесконечные погрузки топлива, слой угля на палубах в человеческий рост; обросшие ракушками днища, изношенные в походе машины, перегруженные до предела корабли – так, что броневой пояс уходил под воду; нестерпимая жара и духота – и смерти, смерти, смерти: от тропических болезней, от невыносимой тяжести работы, от тоски по невообразимо далёкой теперь Родине.

Три дня назад на борту броненосца «Ослябя» умер младший флагман, адмирал Фёлькерзам; тело его, обмотанное парусиной, тайком унесли и спрятали на нижней палубе. Эскадра не узнала о внезапной смерти: и так поводов для уныния хватало.

– Зиновий Петрович, будут распоряжения разведочному и крейсерскому отрядам?

Адмирал Рожественский посмотрел на карабкающийся в зенит красный шар – такой же, что на японском флаге. Буркнул:

– Зачем? Отправьте крейсера на охрану транспортов. Я и так знаю: Того ждёт меня в Цусимском проливе. Битва неизбежна и произойдёт сегодня.

Вице-адмирал не стал выделять четыре сильнейших броненосца в ударный отряд, способный в одиночку пободаться на равных со всем японским флотом: для этого нужны были лишь свобода действия и возможность разогнаться до штатных семнадцати узлов; лучшие, самые современные корабли российского флота плелись вместе со всеми: плавучими мастерскими и госпитальными судами; древними развалинами, собранными со всей Балтики, и маленькими броненосцами береговой обороны, внезапно оказавшимися посреди океана вместо привычного мелководья Финского залива. Так не готовятся к решающей схватке – так отступает разбитая армия; лучшие бойцы бредут среди беженцев, держась за борта телег, заваленных барахлом, и переругиваются с маркитантками; горячие боевые кони трусят со скоростью полудохлых кляч, запряжённых в скрипучие повозки. Будто сражение не впереди, а в прошлом – и уже проиграно.

Почему?

А зачем?

Прикомандированный к штабу инженер-капитан в фуражке с белым верхом спросил флагманского минёра:

– Командующий распорядился насчёт плана сражения?

– Какое там. План один: курс норд-ост, Владивосток. Прорываться, а не бить японцев – вот наша задача. У вас дети есть?

– Два сына. То есть уже один. – Лицо инженера на миг посерело, – Николай, гимназист.

– Неважно. Видели, как мальчишки играют в «разрывушки»? Разбиваются на две ватаги; одна сцепляется локтями в линию, а вторая бежит во весь дух и пытается ту цепочку разорвать; а потом разбегаются кто куда. Каждый за себя. Смотрите! Вот и гости.

В утренней дымке появился серый силуэт японского разведчика. Из радиорубки доложили:

– Засечены японские переговоры по радиотелеграфу. Видимо, соглядатай докладывает наш курс, скорость и состав сил. Прикажете забить вражеские сигналы искрой, ваше высокопревосходительство?

– Зачем?

Рожественский тоскливо посмотрел на норд: там, за зелёными валами Японского моря, белым лебедем парил далёкий Владивосток; в нос флагманского броненосца «Суворов» била зыбь, бегущая с севера – будто призыв с Родины. Повторил:

– Зачем? Смысла нет. Нет смысла.

Через час во мгле различались уже девять силуэтов; ищейки адмирала Того окружили эскадру, следя за каждым её шагом, пересчитывая вымпелы и фиксируя положение кораблей в походном ордере. Русские даже не пытались отогнать назойливых наблюдателей.

Шли часы; неуклонно сближались две силы, два флота, две армии; одна – изнурённая долгим походом, усталая, равнодушная. На фоне моря отчётливо были видны окрашенные в чёрный траур корпуса; жёлтые трубы протыкали небо, словно рога быка, плетущегося на бойню.

И вторая, в серых одеждах бортов, не различимых в туманном мареве; скользящая стремительными тенями, будто волчья стая, загоняющая добычу.

Сын нищего самурая Хэйхатиро Того, лучший адмирал Микадо, приказал поднять сигнал: «Судьба империи зависит от исхода этой битвы. Пусть каждый приложит все силы».

Рожественский, сын полкового врача, велел поднять «единицу» («Стрелять по головному»).

В 13.49 прогремел первый выстрел сражения: начала пристрелку левая носовая шестидюймовая башня «Суворова».

И завертелось.

Чумазые кочегары, задыхаясь, швыряли уголь в адские пасти топок; гигантские шатуны паровых машин качались, всё наращивая темп; грохотали цепи подъёмников, поднимая из потайного брюха снарядных погребов двадцатипудовые стальные туши.

Слезились от ветра глаза дальномерных офицеров; напрягая зрение до кровоизлияния в сетчатку, они сводили половинки силуэтов в целое и корректировали дистанцию. Наводчики, впившись лицами в наглазники прицелов, нервными рывками дёргали хоботы стволов, ищущих добычу.

– Выстрел!

Грохот рвёт перепонки, десятиметровое пламя ослепляет; многотонное тело пушки в ужасе от сотворённого отскакивает назад, едва удерживаемое противооткатниками; распахивается поршневой затвор, сияя рёбрами нарезки, в башню врываются клубы порохового зловония, отравляют мозг, вводят в полубредовое состояние берсерка; после двух залпов человек превращается в безмозглый автомат, рефлекторно дёргающий рычаги и ревущий от напряжения тяжкой работы.