Тимур Максютов - Атака мертвецов

– Немой он, что ли?

– Да подсадной, не иначе. Слышишь, филерок, на охранку стараешься? А? Не боишься, что придушим ночью?

– Да погоди ты. Может, ему повредили чего при задержании. Видишь, весь подбородок в крови. А ведь практически ребёнок! Сатрапы, палачи, ублюдки…

– Стойте! Это же Гимназист, точно. Из группы Председателя. Говорят, знатный взрывник, да и пара городовых за ним…

– Т-с-с! Тихо. И у стен уши.

От меня отстали, зато проявили уважение: проводили и усадили на койку, дали напиться: вода была кислой и воняла ржавчиной, но я пил жадно; руки начали трястись, и я пролил половину на гимнастёрку.

Меня вновь водили на допрос; я вновь молчал. Снова и снова. Переводили из камеры в камеру; но и там встречали уважительно и не расспрашивали. Прошла неделя или больше: дни и ночи слились в одно бесцветное марево. Я лежал на койке, отвернувшись к стене; фоном шли негромкие разговоры сокамерников; я инстинктивно запоминал о правилах, уложениях и законах, но это происходило само собой, против моей воли.

Один раз передали крохотный клочок бумаги; буквы были микроскопическими, но я всё равно узнал почерк. «Держись, рыцарь, и не признавай француза».

Я не сразу понял, что «француз» – это револьвер Галана. Тот, из которого я застрелил городового. Оружие, таинственно исчезнувшее в день ареста.

Я спрашивал себя: что отвечу отцу – офицеру, давшему присягу на верность Престолу? Как объясню тёте Шуре, что её Николенька – государственный преступник, едва не убивший детей?

Как так вышло, что я оказался в этом здании, стены которого были пропитаны злобой, смертью, мучением – и тех, кого убили, и тех, кто убил? Где-то на донышке скреблась уродливой крысой мысль, что во всём виновата Ольга; я гнал её, как недостойную мужчины.

Регулярно оказывался в забытье, в сером киселе; ко мне приходила Ольга, гладила щёку; но стоило протянуть руку – исчезала. Вновь гудели шмели под яблоней, стыл чай в фарфоровых чашках; вновь я водружал на стол тяжёлую коробку из-под торта с ужасным содержимым, и маленькие девочки разбегались в ужасе.

Однажды за столом оказались отец и брат. Папа снял фуражку с белым верхом, вытер лоб и пожаловался:

– Страшное пекло, дружок. Индийский океан – это не Маркизова лужа в октябре. И бесконечные угольные авралы; всё это плавание – одна тяжёлая погрузка в пылище и жаре. Ну ничего, скоро соединимся с отрядом адмирала Небогатова и будем прорываться во Владивосток, к своим. Как твои дела? Как увлечение химией? Весьма полезное занятие.

Я молчал, не зная, с чего начать.

– Вы у него, ваше высокоблагородие, за револьвер спросите.

За столом появился вдруг Федот Селиванович; вид его был ужасен: глаза полуприкрыты, на щеках – трупные пятна…

Нет, он не за столом – на столе. Городовой лежал, раздетый догола; связанные, чтобы не распадаться, запястья лежали на груди, держа тонкую свечку и прикрывая ужасный шрам: скальпель судебно-медицинского вскрытия распорол Федота от горла до паха. Синие губы его шевелились, из плохо зашитого горла вылетали зловонные брызги вместе со словами:

– Спросите, Иван Андреевич. Куды из барабана пуля подевалась? А вот куды.

Федот сел, выплюнул на ладонь и протянул тяжёлый бурый комок:

– Вот она, пуля-то. В грудях моих, сердце разорвала. И как так? В меня хунхузы палили, черти басурманские, и то не справились, а барчук бахнул раз – и всё. А ведь мы с Андреем Ивановичем, братом его, однополчане. В одном бою кровушку проливали, за Расею, за царя-батюшку. Так ведь, вашбродь?

Молчащий Андрей кивнул; от этого движения голова его вдруг съехала с шеи, грохнулась на стол так, что подскочили чашки…

– Ярилов! К следователю.

Я брёл по коридору, шатаясь; бредовый сон долго не отпускал, терзал, бил в нос зловонием гниющей головы брата. А может быть, это была обыкновенная тюремная вонь.

– Думаешь, раз несовершеннолетний – так избежишь наказания? А вот и нет! Найдём управу. Кто у вас старший? Молчишь? Ну и молчи: и так знаем. «Председатель», он же Китаев Владислав Сергеевич. Убит при задержании. Так? Отвечай, подонок! Какова роль Барского? А ты кто: курьер? Ты принёс бомбу? Кто её тебе передал, где? Рассказывай, щенок!

Трусливый во мне воспрял: я вдруг понял, что ничего они не знают толком, только пыжатся. Сказал:

– Извольте обращаться ко мне на «вы». Что за хамство?

Следователь растерялся: не ждал, что я заговорю. Принялся протирать пенсне.

– И когда вы предъявите мне обвинение? У меня экзамены в гимназии скоро, а мой арест незаконен.

– К-как?! Ты… вы находились в помещении, когда произошло задержание террористов.

– Я оказался там случайно. Ошибся дверью. С каких это пор зайти в квартиру означает совершить преступление?

Чиновник яростно тёр пенсне кусочком замши: так недолго было протереть в стекле дыру. Водрузил на нос и заорал:

– Ах ты упрямец! В «холодную» захотел? На хлеб и воду?

– Не имеете права: я, как вы справедливо заметили, несовершеннолетний. И прекратите орать: я дворянин, а не ваша кухарка. Извольте либо немедленно предъявить обвинение, либо извиниться и отпустить меня.

Следователь заложил руки за спину и принялся расхаживать передо мной; я сидел на табурете и разглядывал его, как некое насекомое, мечущееся в стеклянной банке, от стенки к стенке. Вдруг понял, что ватный кокон исчез; что будто кончилось воздействие яда на мой организм. Усмехнулся:

– Вам Охранное отделение особые суммы выделяет?

Чиновник остановился. Растерянно спросил:

– На что?

– На подошвы. Ходите туда-сюда, вёрст по десять в день, казённую обувь стаптываете.

Он очнулся, заорал:

– Прекратить тут! Вам известна особа по имени Ольга Корф?

– Вряд ли. Хотя… Да, у нас жиличка с похожим именем. Надобно уточнить у тётушки, Александры Яковлевны, она селила.

– Проверим. Когда и при каких обстоятельствах познакомились с Михаилом Барским?

– Не знаю такого.

– Но как же! В момент задержания вы были вместе.

– Я уже говорил: там полная квартира народу была. Полицейские, жандармы, какие-то в штатском. Они не представлялись, кто из них Барков или как там.

– Хорошо. Отлично. Вот сейчас и проверим.

Следователь распахнул дверь, подозвал урядника, что-то сказал.

Я сидел на табурете и рассматривал потёки на потолке: они были похожи на карту Африки, которую таранила в борт Гренландия.

Привели Барского. Следователь торжественно объявил:

– Очная ставка!

Как ни странно, я был рад видеть Михаила; хоть совсем недавно чуть не пристрелил его (или он – меня?), но за неделю это было первое знакомое лицо.

– Знаете сего человека?

Барин усмехнулся:

– С чего вдруг? Буду я ещё всякого сопляка-гимназиста знать.