Тимур Максютов - Атака мертвецов

Двенадцать зим. Бедная девочка. Твою нежную кожу иссушили сибирские ветра, твои вишнёвые губы потрескались от морозов; золото твоих волос обесценилось серебряными нитями.

Я поднёс измятый конверт к лицу. Он вонял солдатской махоркой и паровозным чадом; но я уловил тончайший след.

Это был аромат лаванды.

– Ах, какой сюрприз! Ждала тебя только в субботу. Ты ведь голоден? Прислуга ушла, но я сейчас сама…

– Подожди. Подожди, Дарья.

– Фу-у, ты же знаешь, что не люблю. Скажи: «Да-а-шенька». И проходи скорее, что же ты встал? Милый мой…

Потянулась поцеловать – я отстранился. Достал пакет, следом – тяжёлый узелок. Протянул.

– Какой-то вы сегодня странный, господин инженер-капитан. Что это?

– Деньги, керенки. И золотые червонцы. Здесь много, тебе и мальчику хватит доехать до Екатеринослава и останется на жизнь. После пришлю ещё. Поезжай сегодня же.

Она замерла. Вновь приблизилась – я положил руку на хрупкое плечо, не подпуская. Губы её задрожали, глаза заблестели предвкушением слёз.

– Я не понимаю. Что случилось, Коленька?

– Не смогу объяснить. Нам нельзя быть вместе. Прощай.

Она вдруг упала на колени. Обняла меня, глядя снизу; потекли слёзы:

– Милый, нет. Не-е-ет.

Оттолкнул. С трудом выдрал ноги, пачкая её белое платье сапогами. Повернулся и вывалился из квартиры.

Бежал вниз по лестнице, по гулким ступеням.

Там, за спиной, в прихожей, лежала на полу женщина – и выла утробно, словно волчица, потерявшая щенят.

Сентябрь 1917 г., форт Брюса

«Бунтарь», пыхтя, старательно пришвартовался; загремели сходни. Первым сошёл мой помощник по хозяйственной части, Михаил Барский. Врубелевский демон за эти годы потускнел, обрезал кудри; лицо его заострилось и стало похожим в профиль на топор.

Мефистофель, а не падший ангел.

– Всё привёз?

– Не извольте беспокоиться, господин начальник, – ухмыльнулся Барин и дурашливо отдал честь, поднеся ладонь к пижонской шляпе, – вы же меня знаете: аппендикс через анус вырву.

Я поморщился: манеры его стали лишь вульгарнее. Тюрьма никого не делает лучше. Зато солдаты нашей охраны относились к Барскому с обожанием, в рот заглядывали.

– Так, братишки, навались. Ящики на первый этаж, а баллоны – в лабораторию.

Михаил встал рядом, достал папиросу, постучал по крышке золочёного портсигара. Тихо сказал:

– В городе бардак и истерика. Ждали Дикую дивизию, да только Керенский обделался, сдал Корнилова с потрохами. Я говорил, что он слизняк.

– Что же так уничижительно о товарище по революции? Керенский тоже эсер.

Барский поморщился:

– Сколько раз говорить: партия давно раскололась. Мы теперь с большевиками вместе. Вот где сила! Дисциплина железная, что у римских легионеров. И вожди настоящие. Лев Троцкий – и вправду лев, когти революции. А Старик, то бишь Ульянов – голова. Будет дело, и скоро.

– Не особо хотелось, если откровенно.

– Ты же сам видишь: Керенский ни на что способен, истеричка. Всё чаще на визг исходит. Говорят, это из-за болезни, всё-таки удаление почки – процедура очень болезненная и с последствиями. Но нам-то что? Чем хуже, тем лучше. Власть валяется в грязи, и победит тот, кто первым не побрезгует нагнуться за ней: так мы готовы. Возвращайся в ряды, Гимназист.

Я набрал воздуха и посчитал про себя до семи. Сказал:

– Сколько раз повторять: я не Гимназист, а инженер-капитан Ярилов. Для тебя, по старой дружбе – Николай Иванович.

– Во, уши пламенеют, что твои жар-птицы! Ну, чего ты, Гимна… Николай Иванович? Нас же не слышит никто. Кстати, Керенский всё-таки подписал. А кривлялся, как монашка в борделе. Пленные мадьяры, целую сотню голов выделили. Так что будут вам натурные испытания, господа кровожадные учёные.

Я помрачнел. Всё-таки отвертеться не удастся.

– Пойду, обрадую Тарарыкина. Он кукситься не будет, настоящий слуга науки, не то что ты, господин инженер-чистоплюй.

– Я вот не понимаю, Барский, если правительство получит новое оружие – тебе какая радость? Большевики против войны до победного конца, если я ничего не путаю.

– Слабая у вас теоретическая подготовка, товарищ, – ухмыльнулся Михаил, – считай, что никакая. Войну империалистическую мы хотим превратить в войну гражданскую, против отечественных мироедов. А Россию взнуздаем, оседлаем – там и мировая революция грянет. И очень этот газ пригодится. Даже наши солдатики в этом больше понимают, господин начальник проекта «Кот Баюн».

– Кстати, Барский, прекращал бы ты свою агитацию. Думаешь, я не знаю, о чём ты там с измайловцами по вечерам в кубрике треплешься?

– Ай-яй-яй! Филёрство, значит, практикуем? Не к лицу офицеру и бывшему дворянину.

– Почему вдруг бывшему?

– Очнись, Ярилов! Отменили вас. Выдавили, как феодальные прыщи на честном зерцале юного коммунистического человечества.

– Правильно Ольга про тебя говорила: фат.

– Тьфу, чуть не забыл. Письмецо вам, господин начальник.

– Где?! Давай скорее, – затрясся я.

– Ой, никак порозовели! Словно гимназист-девственник, честное слово.

– Барский, ты доиграешься.

– И чего? Из папиного револьвера пристрелишь? Да на, бери. На словах просили передать: ещё недели три, и приедет. Потерпи уж пока. Зажми в кулачок, что ли.

Я понял, что ещё миг – и сорвусь, не смогу сдержаться. Разряжу ему в харю весь барабан.

Развернулся и пошагал в лабораторию.

Октябрь 1917 г., форт Брюса

– Я не понимаю, Николай Иванович, зачем тянуть с натурными испытаниями. Уже месяц откладываем.

Тарарыкин снял очки и принялся протирать абсолютно чистые стёкла – как делал всегда, если нервничал.

– Олег Михайлович, абсолютно сырые данные. Мы ведь даже не определились, какой вариант состава по воздействию ближе к истребованному – «Аз» или «Добро».

– А давайте монетку, орёл – «Аз», решка – «Добро», – вмешался Барский, – потом скажем глубокомысленно «Alea iacta est» и, уподобившись Цезарю, перейдём наконец Рубикон.

– Михаил, не вмешивайтесь в научный процесс, – процедил я, – извольте заниматься хозяйственной частью.

– А в предложении господина Барского есть разумное зерно, – задумчиво сказал Тарарыкин, – нельзя далее уподобляться Буриданову ослу. Надо сделать выбор в конце концов.

– Именно! Не то нас сожрут вместо того сена, – обрадовался поддержке Барин, – мадьяры уже месяц зря паёк едят. Что же я, напрасно из Александры Фёдоровны разрешение выковыривал?

– Барский, прошу вас уважительнее относиться к главе правительства, – сказал я, – и не повторять глупости за уличными мальчишками. Сделаем так: подготовим камеру форта, проведём эксперимент на ограниченном числе подопытных. По результатам окончательно определимся и только тогда проведём массовые испытания в полевых условиях. Барский, завтра «Бунтарём» доставите пятерых пленных из лагеря. Подберите хорошо понимающих по-русски.