Эл Ригби - Иди на мой голос

Резкий звонок телефона раздался из установленной всего несколько дней назад будки. Трезвон испугал лошадей, они замотали головами. Пэтти вопросительно глянула на меня.

– Поломка, наверно. – Я пожала плечами. Телефонный аппарат продолжал надрываться. Я усмехнулась: – Этот день просто не может быть нормальным. Подожди.

Перешагнув несколько луж, я подошла к будке и взяла трубку.

– Вас слушают.

Что-то затрещало, зашипело.

– Все та же чудачка Лори.

Это был ее голос – с хрипотцой, тихий, мелодичный. Я окаменела, выдохнув лишь:

– Ты? Ты… где?..

Ты убила мою сестру. Чуть не убила меня. Чуть не расстреляла мое правительство. А я спрашиваю тебя так, будто ты просто опаздывала на мое венчание.

– Да. – Она вдруг засмеялась. – Чудачка. Но это лучше, чем зануда и дурочка.

– Где ты, Фелис?

– Далеко.

– Ты вернешься?

Молчание.

– Последняя игра стоила свеч, но… неважно. Я просто хочу сказать, что… – она прокашлялась, – я тебя правда любила. Люблю до сих пор, как могу. Мы оба . Прощай. И кстати… – короткий смешок, – Жерару и девочкам привет от вашей гримерши, Леди Луизы. Ищите новую. И не смей оттуда увольняться, у тебя отличные номера.

Я не успела ответить. Связь оборвалась. Я повесила трубку и оглянулась, едва не падая.

Я вспоминала. Двадцать одно наспех захороненное тело . Странное выражение глаз Эгельманна, когда он слушал отчеты судебных медиков и полицейских. Чистый район. И бесконечные тайные выходы , которыми так богато здание Кабинета.

– Лори, опаздываем! – взвизгнула Пэтти-Энн. – Давай поскорее!

– Сейчас, – одними губами шепнула я и повторила то же самое громче.

Я набирала номер, просила поскорее меня соединить. Я надеялась, что Эгельманн на месте. Он подошел, пробасив:

– Да?

– Томас… это Лоррейн.

Он не ответил. Я думала, что немедленно повесит трубку. Но он ждал. Я тихо произнесла:

– Вы меня провели. Простите, мне очень стыдно.

Смех прозвучал глухо, но беззлобно.

– Услышать подобное от самого Синего Грифа? У меня сегодня хороший день.

– Вы злитесь?

– Это глупо – злиться на женщин.

– Тогда сегодня вечером я снова буду петь в «Белой лошади». Мы все там будем. Придете?

– Ммм. И мистер Сальваторе приглашен? – В словах опять зазвенела насмешка.

– Конечно.

– Что ж… тогда подумаю.

Поколебавшись несколько секунд, я предложила:

– Виски за мой счет?

Это было решающим доводом.

В тот день она дала мне по лицу и назвала ублюдком. Пожелала сдохнуть, не стесняясь крепких выражений, которые не часто употребляли даже знакомые мне мужчины. Она была в яростном отчаянии, а я стоял и вытирал кровь. Я не чувствовал ничего, странное онемение захватило меня. Я устал. Мне плевать было на всех, кто тряс меня, задавал вопросы, просил объяснений. Я видел только то, что происходило за секунду до моего приказа.

Остальное слилось для меня: лощеный холод министерских приемных, блестящие железные бока кораблей, смуглые лица сипаев – всех, кого мы задержали во время облав. Лоррейн Белл смазалась, исчезла в этой топи. Все случившееся лишь в очередной раз напомнило: у меня не может быть друзей. Может, один, тот, кто простил мне все и принял мою сторону. Ведь в конце концов, у Гильгамеша, царя Месопотамии, тоже был только Энкиду. Лоррейн и Нельсон едва ли простили бы меня. Ну и плевать.

…Тогда, у графини I., перед самым отъездом, Кристоф Моцарт отвел меня в сторону.

– Я знаю, что вы извернетесь, Эгельманн. Вы обманете. Вы даже уже придумали, как.

Он смотрел серьезно и устало. Я, почему-то оправдываясь, сразу сказал:

– Я не могу так рисковать, поймите. Вы не сможете ее убить. Я бы тоже не смог, если бы пережил то, что вы.

Он молчал. Поднял ладонь и поймал несколько капель дождя.

– Что это будет? – наконец глухо спросил он. – Стрелок в верхнем окне? Газ, который тайно разрабатывают в министерских лабораториях? Удавка прямо сейчас?

– Я так не поступлю.

Я лгал. Он усмехался.

– А помните Агру? Нашу первую встречу, когда вы умирали на песке? Я тогда сказал, что люблю справедливость и ищу ее.

Конечно, я не мог этого забыть. Я был всего лишь солдатом, а солдаты помнят такие вещи. И помнят, как они должны поступать, а как обычно поступают те, кто не видел ни крови, ни смерти, ни спасения.

– А знаете, в чем справедливость, Томас? Самая древняя, о которой вы забыли на своей должности?

Я ответил, что не знаю. И он сказал одну фразу . На следующее утро, за полчаса до начала операции, я объяснял ему:

– За парадным портретом короля Ричарда Львиное Сердце. У вас тридцать пять секунд. Ход очень глубокий. Кэб будет ждать на западном выходе из садов. Найдете.

Он кивнул. Разговор происходил уже в кабинете, полном мертвых тел. Их было ровно двадцать одно. На одно больше, чем министров. Столько, сколько нужно .

Больше никогда в своей жизни я не видел Кристофа Моцарта. И это странно, но я благодарен ему за то, что он в последний вечер произнес на крыльце особняка старой сумасшедшей графини V. I.

«Жизнь в обмен на жизнь. Ничего личного».

Белое безмолвие, белый покой. Белые шапки сверкают на солнце, остром как клинок. Здесь удивительный воздух, который будто клокочет в крови, покалывает легкие. Он чистый. Очень чистый и прохладный, как все эти мудрые горы, взирающие в небо с бесприютным отчуждением. Горы не слышали эха сказанных в Кабинете слов: «Если хочешь жить, – иди со мной». Но тихонько повторяют их сейчас.

Он все еще держит ее взаперти. Все, кто заговаривает с ней, – смиренные монахи с глазами узкими, как у резных Будд. Но и они говорят на своем быстром наречии, английский знает лишь один, самый старый. Он приносит пищу: незнакомые фрукты и золотистый хлеб, легкое рисовое вино и чай – непривычный, зеленый, с солью и маслом, с крупными листьями, источающими тяжелый запах.

Иногда старик делит с ней трапезу. Иногда от него можно услышать местные легенды о драконах и вечных озерах, но чаще хочет слушать он сам. И она говорит. Говорит, потому что есть что-то особенное в его глазах, речи, даже в закрытой позе, в которой он сидит, подцепляя палочками маленькие кусочки пищи. Дружелюбие, ласковое прощение, внимательное любопытство и… сила . Да, старик страшно, необъяснимо, ирреально силен: когда в самом начале она обманулась и попыталась сбежать, ему хватило легкого удара ладонью в лоб, чтобы она упала. Они здесь такие все – старые и молодые монахи в белых одеждах, украшенных лотосами. И благо, никто в большом мире, в мире покинутом, не знает, где их приют. Никто, кроме него. Ему тайное царство открылось случайно, так он сам говорит; так говорят и монахи, никому не помогающие просто так, не берущие денег, но требующие чего-то другого, чего-то из самых диких глубин самых мятежных душ. Всей его жизнью правят случайности, это она знает и сама.