Юрий Иванов-Милюхин - Атаманский клад

— Гони, — зарычал старший над отрядом бандитов, сидевший на заднем сидении, заметался обезьяной, загнанной в клетку. — Асланбек, я не хочу в тюрьму.

— Лучше смерть в бою, чем вонючие камеры гяуров, — поддержал его телохранитель.

Главарь, бросив косой взгляд на тротуар и заметив, что у двери “Мерседеса” остановились вооруженные люди, что они быстро обкладывают машину со всех сторон, саданул открытой ладонью по переключателю скоростей, тут-же надавливая на педаль акселератора. Один из служивых попытался преградить дорогу, ринувшись на капот, автомобиль, завизжав шинами, прыгнул вперед разъяренным зверем. Асланбек смел высоким бампером бойца как пушинку, отшвырнул его на каменный бордюр, остальные бросились врассыпную. По корпусу зацокали первые пули, свистнули вдоль салона, пробив заднее с передним стекла. Соплеменники упали на пол, главарь, ужавшись на сидении до позы зародыша в утробе матери, завилял по широкому проспекту, стараясь сбить бойцам прицел. Нужно было доехать до первого переулка, и нырнув в него, помчаться по лабиринтам пустых улиц, образованных старинными зданиями. Он успел как свои пять пальцев изучить этот город с больше чем миллионным населением, знал все входы и выходы, было не обязательно мчаться на Ворошиловский мост, чтобы по нему прорваться на Батайск, а потом на родной Северный Кавказ. Там стояло достаточно постов с гаишниками, обвешанными оружием до зубов, с военными патрулями, приданными им в помощь. Можно проделать более долгий путь, зато менее опасный, через Западный жилой массив, и попытаться прорваться на степные просторы, а там он сумеет распорядиться своей жизнью по своему. Асланбек играл педалью газа, выворачивая руль то в одну, то в другую стороны, машину заваливало с боку на бок, но она беспрекословно слушалась хозяина. Остался позади Буденновский проспект, за ним переулок Халтуринский, автомобиль вылетел на площадь имени Пятого Донского гвардейского корпуса, по мосту через железнодорожные пути устремился к телевышке. В этот момент из кузова крытого ЗиЛа, стоящего на съезде с моста, на землю посыпались солдаты в камуфляже, а с обочины рванулась наперерез милицейская патрульная машина. Соплеменники сняли пистолеты с предохранителей, почти не целясь начали посылать в противников пулю за пулей, в ответ сыпанул свинцовый град. Краем глаза Асланбек увидел, как обмяк на переднем сидении его телохранитель, как вскрикнул за спиной командир отряда, он издал гортанный клич и, направив “Мерседес” на ментовский “ДЭУ”, ударил его правым боком в радиатор. Протащил корейца несколько десятков метров, пока у того не оторвалось крыло. Снова в кабину впился рой свинцовых пчел, в зеркале заднего вида отразились фары от погони, вылетающей на прямую дорогу. Кто-то вдруг чиркнул раскаленным железным прутом чуть выше левого уха, Асланбек махнул пальцами по тому месту и с ужасом увидел кровь, прошипев сквозь побелевшие губы проклятия, вдавил педаль газа в пол. Теперь его могла остановить лишь смерть. Он летел по Западному массиву с жутким ревом из-за пробитой выхлопной трубы, с включенными на всю мощь фарами. Редкие встречные машины издалека шарахались к обочинам и замирали на них с погашенными габаритными огнями.

— А-а, с-суки, усираетесь? — стирал главарь в пыль зубную эмаль. — Не зря воины аллаха отрезали вам половые органы, вы способны только на одно — плодиться и размножаться…

Чеченец уходил от преследователей все дальше и дальше, машины с маломощными двигателями были не в силах развить скорость больше двухсот километров в час. Патруль, таившийся в засаде на одном из крутых виражей, снова попытался его обстрелять, но и на этот раз безрезультатно, Асланбек прорвался, теряя осколки стекла, куски изодранной в клочья обшивки. План “Перехват”, введенный в городе, удался лишь отчасти, банда прославившегося зверствами Асланбека перестала существовать, но ее главарь остался невредимым, он не уставал выжимать из “мерса” новые лошадиные силы. Вылетев с другого конца Западного микрорайона, он вырвался мимо опустевшего авторынка, мимо автосервиса, в первобытную степь, менты с солдатами отстали окончательно. Чеченец, сдвинув меховую шапку набок, снова провел пальцами по виску, кровь, обильно текущая из глубокой раны, смочила волосы, шарф и воротник пальто. Требовалось остановиться и перевязать борозду, пропаханную пулей, но кто давал гарантии, что менты задержались на выезде из города, на то их и прозвали цепными псами. Асланбек, покосившись на молчаливых своих соседей, вихляющихся с края на край салона гуттаперчевыми манекенами, оскалил зубы и, подняв голову, завыл по волчьи, тоскливо и монотонно. Если бы кто услышал этот безысходный вой, он бы упал от страха в обморок. Отплакав, чеченец снова обратил все внимание на дорогу, притормозив перед очередным мостом через Дон, привязал на переднем сидении ремнями телохранителя, положил плашмя на заднем командира отряда боевиков. Затем достал из-под толстого половика на полу автомат с двумя запасными рожками, перезарядил пистолет, и вкатился на покрытые асфальтом бетонные плиты. Никто не удосужился выйти из темной будки ему навстречу. Главарь чеченских отморозков, отъехав километра три, остановил изрешеченный пулями “Мерседес”, вылез из салона наружу. Поднял кулаки и, повернувшись окровавленным лицом в сторону города, гортанно выкрикнул. По русски:

— Я еще верну-у-усь…

Вековая заснеженная степь вокруг сумрачно и безмолвно впитала возглас, ничего для нее не значащий, она помнила орды диких степняков и горцев, устлавших ее первозданное тело костями.

Париж отмечал Новый год, на Елисейских полях деревья на бульварах были обнаряжены гирляндами разноцветных лампочек с бесчисленным множеством блестящих игрушек. Сама Эйфелева башня представляла из себя елку, более чем трехсотметровую, с увенчавшей вершину электрической шапкой. Была середина сероватого дня, тротуары заливал свет неоновых реклам, воздух пропитался вездесущим французским парфюмом. По одному из бульваров с зеленой травой на цветниках прохаживался худощавый мужчина в возрасте. Это был Пулипер, он недавно прибыл из Германии и теперь, в ожидании нумизмата с международным именем, любовался видами столицы мировой моды, исполняющей заодно обязанности столицы старушки Европы. Парижский собиратель редкостей был как и Пулипер евреем, выходцем из России, из благословенной Одессы, попросившим с началом перестройки политического убежища у французского правительства. Он за каких-то десяток лет сумел раскрутиться на русских раритетах в мировую известность, к которой обращались за консультацией солидные люди. Аркадий Борисович, присев на аккуратную лавочку, вытащил небольшую бутылочку с чаем, отпил несколько глотков, затем поднял руку, чтобы посмотреть на часы, и сразу опустил ее. К нему приближался по дорожке, присыпанной желтоватым каменным крошевом, тоже худощавый человек за пятьдесят лет в короткополой фетровой шляпе и длинном черном пальто. Рядом как бы самостоятельно передвигалась тонкая бамбуковая трость.