Юлия Нелидова - Тайна «Железной дамы»

Илья Ильич встретил Иноземцева с радостным приветствием, оглядел со всех сторон, покачал головой.

– Вы это, бросайте свой эксперимент с сыроедением, – весело сказал он. – Всякая сырая пища патогенна! Уже едва на ногах держитесь.

Иван Несторович выдавил слабую улыбку.

– Сколько к вам не являлся навестить, все лаборатория ваша на замке была, – продолжал Мечников. – Совсем замучили местные чиновники? Надо же было – такая головная боль с этим вашим учеником оказалась. Знал бы месье Дюкло, ни за что не стал бы рекомендовать ему вас. Да и вокруг панамской кампании еще пуще страсти закипели, такое творится. Вы уж не расстраивайтесь шибко. Сегодня вечером месье Ру доклад делать изволит по сибирской язве. Оставайтесь! Он будет рад, если вы проведете лекции вместо него, освободите пару часов на последние приготовления.

Иноземцев едва выдержал эти пару затянувшихся часов в аудитории.

Пытался что-то объяснять студентам, рассказывать, пробовал зачитывать из собственных записей, но беспрестанно с мысли сбивался, замолкал, замерев, смотрел перед собой и не скоро в себя приходил, когда его окликали. Студенты уже и шуточки стали отпускать исподволь. Но Иван Несторович ничего не слышал, как о кислотах разговор заводил, так сразу Ромэна вспоминал. Иногда страстно принимался оглядывать лица, ходить вдоль рядов, не мелькнет ли лицо его ученика среди прочих.

Тут и Ульянушка припомнилась, заставив сердце сжаться от боли и негодования. Как ведь целовала, обнимала ласково, какие слова жаркие, нежные шептала, а все равно нож в спину всадила. Не хотел ведь видеть ее, не хотел ходить за ней, а все равно пошел и граблями по лбу получил.

Иноземцев замер у окна, невидящими глазами уставившись на ограду, кроличьи клетки и столпившихся внизу людей. Сам не замечал, как с досады и от обиды зубами скрипел, чтобы ненароком чувств своих пронырливой аудитории не выдать.

В конце концов, он просто взял и вышел вон. Пронесся по лестнице, не ответив на приветствие повстречавшихся служащих Института, вылетел на крыльцо, а следом и за ворота. На последнюю горстку су взял фиакр и велел ехать в сторону улицы Ферроннри.

Едва вошел в свою лабораторию, кинулся к люку, распахнул его, спустился. Открыл второй люк и, ступив на несколько ступеней вниз, яростно выкрикнул:

– Ульяна! Знаю, ты где-то здесь, выползай, змея подколодная!

– Подколодная….колодная….одная….ная, – отозвалось эхо под темными сводами потолка и замерло. Повисла гнетущая тишина. Стало Иноземцеву еще гаже на душе.

Он поднялся на второй уровень подвала, бросил равнодушный и усталый взгляд на пустые клетки, на тарахтящий в тишине генератор. Узкая полоска света сползала по стремянке вниз, опоясывала пол и стену, испещренную черными дырами от пуль.

С каким-то мазохистским удовольствием Иван Несторович вспомнил о «лебеле» и решил, что сейчас ему непременно нужно почистить и зарядить свой пистолет.

Поднялся наверх, уселся за стол, смахнул на пол рукой тетради, склянки, чернильница звонко ударилась о кафельный пол и разбилась. Но Иноземцев не удостоил расплывшееся черное пятно под ногами и взглядом, разложил перед собой шомпол, ерш и гору ветоши, придвинул поближе специальное масло, коробку с патронами и приступил к работе. Машинально он очистил ствол, барабанные гнезда, смазал маслом и ни на минуту не переставал думать о том, с каким удовольствием бы отыскал негодницу и пристрелил ее. С наслаждением представлял, как пуля пронзает ее лживое сердце, как пятно крови расползается по нежно-голубому казакину, как падает она, с отчаянием простирая руки.

Едва последняя пуля легла в гнездо, он защелкнул барабан и тотчас же снял с предохранителя. Хотел было прямо здесь выпустить всю обойму, но все стены были заставлены полками, стрелять было некуда.

Пришлось спуститься в подвал. Оставив люк открытым, он уселся на предпоследнюю перекладину стремянки и прицелился в одну из клеток. Выстрел – и решетка разлетелась в щепы, еще выстрел – слетела с петель дверца. Третий, четвертый, пятый – он щедро раздал пули по углам подвала, но вдруг вовремя опомнился – последнюю ведь берег для себя. И со сладостным чувством торжества поднес ствол к виску. Он потратил все силы, чтобы начать жить заново, уехал, скрылся, спрятался, с головой уйдя в работу. Во второй раз такого не выйдет. Увы! Уж слишком тяжело дался и первый. Как теперь жить? Как он сможет глядеть на макушку железной башни, а она ведь отовсюду видна, со всех сторон Парижа, эта злосчастная башня, на которую он взбирался как полоумный, ни разу не вспомнив о печальной судьбе мотылька, летящего на пламя.

– Довольно, – прорычал он и нажал спусковой крючок.

Пистолет щелкнул, но не выстрелил, нажал еще раз – щелчок и только.

– Что за черт!

Поспешно откинул барабан. Тот был пуст.

Не веря своим глазам, он вылез до пояса в прихожую, облокотился о пол, сунул пистолет в полоску света и стал в недоумении его рассматривать.

– Неужели пять патронов сунул? – пробормотал Иван Несторович. – Вот ведь и застрелиться толком не могу.

В эту минуту откуда-то снизу, из-под пола, донесся слабый протяжный стон. Минуту Иноземцев, замерев, глядел перед собой, гадал – не почудилось ли. А где пес? – с ужасом вдруг вспомнил он. Где собака? Этот вечно болтающийся под ногами комок черной шерсти. Видимо, когда до баронова дома ходили, грифон либо следом увязался, либо кто с улицы забрал, предположив, что животное бездомное.

Тут стон повторился.

– Никак бредить начинаю, – пробормотал Иноземцев. – Иль собака заперта оказалась, воет с голодухи.

Поднялся, зажег лампу и спустился к люку, ведущему в подземную лабораторию польского алхимика. Негоже стреляться, оставляя на медленную смерть питомца. И без того его столько дней без еды и воды продержал, а ведь не прошло и двух недель, как он, между прочим, спас своего непутевого хозяина, вывел на волю из катакомб. Совесть вдруг так некстати стала грызть и без того изодранную душу врача.

Освещая себе путь керосиновой лампой, он двинулся по каменной лестнице.

– Грифон! – крикнул он. – Глупый пес! Ты где там?

Сделал несколько шагов вглубь, вновь окликнул собаку. Но никто не кинулся навстречу, никто не залился счастливым лаем.

«Может, с улицы звук?» – предположил Иноземцев. И только шагнул обратно, стон повторился, но теперь яснее, отчетливее, эхом пронесся этот надрывный, едва не предсмертный крик о помощи. Явно не животное стонало. Неужто с кладбища призраки? Толпа скелетов восстала и движется сюда?..

Иноземцев похолодел от страха, ком подступил к горлу. Руки, ноги льдом сковало, не смог шагу ступить, пока крик о помощи не раздался снова. Вполне человеческий – осипший, слабый, умоляющий. Ноги сами как-то понесли вперед, на звук. Мало ли кому, как, впрочем, и ему в недавнем прошлом, взбрело в голову променад здесь совершить. И заблудился небось!