Оливер Пёцш - Дочь палача и Совет двенадцати

Он, вероятно, допустил ошибку, когда пришел к дому Дайблера, а потом на кладбище напал на Барбару. Но, Господь свидетель, эта девчонка просто выводила его из себя! Так продолжалось с той минуты, когда он впервые встретил ее, еще ребенком. Ганс так часто видел ее во сне: Барбара была его покорной женой – эта дерзкая кобылица, которую никто не мог усмирить, ни один мужчина…

Но в глубине души ты тоже хочешь этого, Барбара. Не так ли? Ты взываешь ко мне…

Как ему хотелось тогда, два года назад в тюрьме Шонгау, попортить ее нежную кожу… Но ее отец, этот всеведущий мерзавец, вновь расстроил его планы. Вот и теперь Ганс не знал, много ли уже известно Куизлю. Проведал ли Якоб о тайне, так тщательно оберегаемой? Есть ли у него хоть какие-то догадки?

Из-за Барбары на кладбище Ганс потерял над собой контроль. И теперь на него ополчился не только Куизль, но и весь Совет. И все из-за какой-то нелепицы… Ему следовало затаиться, как вору! Но теперь с этим покончено. Он сделает свой заключительный ход и отпразднует победу. Он, мастер Ганс, посмеется последним, а другие будут преклоняться перед ним. Он почти у цели!

Сообщение, которое Ганс получил через родственника в Хайдхаузене, поначалу удивило его. Казалось, противник предлагал ему перемирие. Должно быть, он не видел иного выхода, и петля затягивалась все туже. Ганс для вида принял предложение встретиться с ним вечером в этом трактире. И проторчал здесь уже два часа, а противник так и не явился! Может, он хотел обвести его вокруг пальца?

Поначалу Ганс недоверчиво озирался. Возможно, встреча эта служила лишь для того, чтобы натравить на него стражников. Все-таки он напал на девушку на мюнхенском кладбище… Но никто его не потревожил. Так, в ожидании, Ганс и не заметил, как выпил три большие кружки пива. Он не то чтобы опьянел, но сознание его слегка затуманилось.

Скрипка наконец-то смолкла, и Ганс решил, что больше ему здесь делать нечего. Он бросил на стол несколько монет и, не прощаясь, вышел из трактира. Хозяин вздохнул с облегчением: в присутствии этого типа ему становилось не по себе.

Снег искрился в свете луны и уже начал таять. В воздухе пахло оттепелью. Ганс зашагал по грязи, и вскоре последние дома небольшой деревушки остались позади. Впереди, в паре сотен шагов, был Мюнхен. Ганс хмуро кивнул. Завтра же он нанесет решительный удар! Правда, предъявить он мог не так уж много, ему хотелось бы поискать другие доказательства на кладбище при церкви Святого Креста. Но Ганс теперь знал, что случилось с Анни и Эльфи. И, если не произойдет чудо, скоро случится с третьей девушкой, Евой. Если собрать воедино все, что ему удалось выяснить, этого должно хватить.

А если возникнут сложности с признанием, всегда можно помочь.

Гансу хотелось бы самому наложить тиски. Ему нравилось, когда подозреваемые кричали и корчились, хотя во время пытки он ничем не выказывал своих чувств. Никто не должен был видеть, как он любит свое ремесло. Всегда любил. С тех пор как ребенком ободрал кошку живьем.

Некоторые рождены, чтобы причинять страдания другим. Потому что сами они не чувствуют ни боли, ни сострадания. Идеальные палачи. И я – мастер своего ремесла…

Старые липы окаймляли дорогу на Мюнхен, в это время совершенно безлюдную. Ганс понял, что третья кружка была все-таки лишней. Это мюнхенское пиво было чертовски крепким! Он вытер пот со лба и зашагал быстрее. Вполне возможно, что враги наблюдают за таверной его родственника. Поэтому он проберется через задний двор, незаметный, как дым в ночи. А утром отправится к капитану Лойблю. Ганс не собирался сдаваться – он вставит зажженный фитиль в бочку с порохом. Это будет триумф!

Палач остановился и тяжело вздохнул. Ему стало дурно. Возможно, дело вовсе не в выпитом, а в тушеном мясе, которое он съел в трактире. Ганс щедро добавил в него горчицы, чтобы перебить гниловатый привкус. Должно быть, мясо было довольно старое… Ну, стакан настойки в таверне живо поставит его на ноги.

Ганс потянулся, чтобы избавиться от головокружения, и увидел между деревьями эшафот, расположенный, в отличие от висельного холма, недалеко от Нойхаузенских ворот. Площадка высотой в два-три шага была выложена из кирпича, по углам стояли колонны, черные в свете луны. Здесь происходило обезглавливание. В отличие от Вайльхайма, казнь в Мюнхене представляла собой грандиозный спектакль с палачом и приговоренным в главных ролях. Мастер Ганс всегда завидовал Дайблеру – ведь у него было столько зрителей…

Он прищурился. Ему показалось или между колоннами кто-то стоял? Точно! Теперь палач разглядел его. Он стоял на площадке и махал ему. В руке у него была коса или что-то похожее.

Смерть махала Гансу.

– Какого дьявола… – проворчал палач.

Он на секунду зажмурился и снова открыл глаза. Но фигура никуда не исчезла. Какие только видения не порождала его фантазия! А может, все дело в выпивке?

Ганс выругался и шагнул к площадке. И только тогда заметил, как у него кружится голова. Пошатываясь, он прошел по снегу и ухватился за ствол липы. Колени стали вдруг мягкими, как мокрый снег.

Палач прислонился к дереву и съехал вниз. Веки отяжелели, на лбу выступал холодный пот. Бешено заколотилось сердце, лицо стало подергиваться, и Ганс начал понемногу осознавать, что это не просто тошнота. И дело не в лишней кружке пива. Он догадался, что с ним произошло.

Мастер Ганс умирал, как отравленная мышь.

– …надо… вырвать… – выдавил он хрипло.

Палач попытался сунуть пальцы в рот, чтобы вызвать рвоту. Но руки его не слушались. Как и лицо, они начали дергаться. Живот обожгло, словно там ползали тысячи муравьев.

Сквозь холодный пот, застилающий глаза, он смутно увидел, как человек с площадки стал медленно приближаться.

Он не спешил.

– …убирайся… к дьяволу… – прохрипел Ганс.

Неутолимая, жгучая злоба придала ему сил. Он приподнялся, но тут же снова упал. И, прислонившись к липе, с ненавистью смотрел на стоявшего перед ним человека.

Тот вынул длинный, остро заточенный нож.

– Никакого милосердия, – проговорил охотник. – Начнем снизу.

Мастер Ганс не мог кричать.

Он только чувствовал, как убийца медленно отреза́л ему ноги, потом – руки и в конце концов – голову.

Магдалена напряженно всматривалась в потолок убогой комнаты. Глаза постепенно привыкли к темноте, но она могла различить лишь несколько почернелых балок. Стояла глубокая ночь.

Рядом посапывали другие девушки, время от времени слышался хриплый кашель Агнес. Они лежали на соломе и рваных одеялах, расстеленных на холодном полу, где-то на третьем этаже мануфактуры. В комнате пахло по́том и жидким капустным супом, который, с парой хлебных корок, и составил их так называемый ужин. Магдалена, как и обещала, отдала свою порцию мальчикам. Через полчаса свечи погасили, и матушка Йозеффа большим ключом заперла дверь.