Вадим Сухачевский - Декамерон 1914

— Я отправлюсь туда с тобой, — произнес профессор Финикуиди, взяв ее за руку.

Что бы ответил на это настоящий прокурор? Вероятно, привычными словами: «Это будет решать суд, сударыня». Но я уже переступил какую-то грань, поэтому ответил ей:

— Ну, это в случае, если узнáется. Но того, что вы сейчас говорили, по-моему, и не слышал никто, — с этими словами я пристально посмотрел на остальных.

В ответ послышалось:

— Лично я слышал, — гы-гы, — только презабавный анекдот. Не забыть бы!

— А я глуховат стал еще после канонады под Плевной.

— Я слышала только когда говорили про l'amour, но это было вчера.

— Видите, сударыня, — резюмировал я, — никто ничего не слыхал, так что и вы, и ваш дядюшка Зигфрид можете спать спокойно…

И тут…

Послышалось:

— Всем оставаться на местах! — С этими словами в столовую вшагнул ротмистр Бурмасов с наганом в руке. Затем он приказал: — Который тут господин Зигфрид — прошу немедля встать.

— Да нет тут никакого Зигфрида, — сказал Львовский.

— А вы кто еще такой? Почему я должен вам верить?

— Но мне-то вы, надеюсь, поверите, — сказал я, — ибо… Разрешите представиться: я — действительный статский советник Васильцев, государственный прокурор; моих слов вам будет довольно?

— Гм… Зависимо от того, что вы скажете…

Я понизил голос:

— Но для этого мы с вами как люди государственные должны, сами понимаете, остаться тет-а-тет.

— Да, да, — согласился он.

— In that case, let's go into the living room [69] В таком случае, давайте пройдем в гостиную (англ.). , — нарочно по-английски предложил я.

— Пардон, не понимаю, что вы сейчас изволили сказать.

То, чего я и хотел.

— Mister Engineer, — обратился я к Шумскому-Семипалатникову, — I advise you now to leave the hotel. I hope the path is already open. Say hello to our hospitable uncle of Princess [70] Господин инженер, советую вам сейчас покинуть отель. Надеюсь, путь уже свободен. Передайте привет дядюшке нашей гостеприимной княгини. (Англ.)

— Yes, I thank you, — отозвался он. — So I do that. [71] Да, благодарю вас. Так я и поступлю. (Англ.)

— О чем вы сейчас изволили говорить? — настороженно спросил ротмистр.

— Велел, чтобы никто не покидал столовую.

— Да, это правильно.

— Ну так пойдемте же.

Мы с ним перешли в гостиную, я закрыл дверь, после чего по-заговорщицки тихо спросил:

— Не приказано ли вам было отыскать некие ценные предметы , принадлежавшие покойной госпожи Дробышевской, ставшей жертвою змеи?

Он обдал меня густы коньячным перегаром:

— Что?! Вам известно?!

— Как видите. Мы, государевы люди, черпаем одну и ту же информацию, хотя и из разных источников.

— Да, да, понимаю… И — где ж они?!

Глаза его зажглись алчным блеском, и я подумал: уж если лощеный столичный ротмистр Сипяго позарился на эти богатства, то чтó говорить о провинциальном ротмистре Бурмасове, наверняка ноющем в семье о нехватке своего жалования!

— Передам вам ровно через пять минут. А покуда — небольшой разговор… Поскольку мы совершенно наедине, позволю себе entre nous сказать. А стоит ли вам передавать все эти ценности по инстанциям? Ведь их стоимость — сто тысяч британских фунтов.

— Сто?!..

— Именно так. А ведь там, в Петербурге, разворуют все; не лучше ли их туда вовсе не отправлять?

— Это как?

— Весьма просто. Сообщите, что Дробышевскую вместе со всеми ее ценностями растерло сходом лавины.

— А если прознает кто?

— Кто? Лишь мы двое и знаем. А я, знаете ли, этого вашего Осипова еще с гимназии и не люблю (что, кстати было сущей правдой), так что уж я-то ничего ему не стану сообщать.

Чуть подумав, он сказал:

— Так она ж, Дробышевская, там, в лéднике, лежит, я сам видал.

— Ну, с этим мы как-нибудь справимся. Пойдемте…

Он нерешительно двинулся за мной.

Путь наш лежал через столовую, где все так и оставались сидеть, за исключением, разумеется, Шумского-Семипалатникова. Внезапно, не дойдя до двери, ротмистр остановился.

— Кого-то одного не хватает… — проговорил он.

— Все на месте, вам померещилось, ротмистр.

— Да нет же, я нарочно посчитал: было семь человек, а теперь… Раз, два… Вот: шесть! Точно помню — был еще тут… ну, такой… с усиками, как у германского кайзера…

Тут подал голос тот Шумский — тот который сперва Шумский, а теперь, кажись, Оболенский (уже можно было даже трезвому голову сломать!):

— Вот мы с тобой, Вася, глядишь, нынче вечерком еще конъяцкого с шампанейским вкусим — тебе, глядишь, еще где-нибудь и борода как у Льва Толстого привидится.

— Нет, Коля, хоть мы с тобой давеча и на брудершафт, но все же дай-ка я… Вот же, у меня список постояльцев, я вчера составил. Покойников вычеркнул, а вот живые… ну-ка…

Он стал делать перекличку. На фамилии Семипалатников дело застопорилось. После паузы Амалия Фридриховна сказала:

— Ах, да! Господин Семипалатников! Я его забыла вычеркнуть! Он же перед самым сходом лавины съехал от нас, помните, господа?

Все сразу дружно вспомнили и подтвердили.

— Ну, коли так… коли так… — пробормотал ротмистр. — Ба! А который тут господин Шумский?

Снова наступила минута молчания, затем Шумский, то есть Оболенский, то есть снова Шумский вскочил:

— Вася, да это ж я так записался! Уже после того, как подлинного господина инженера Шумского тем же ледником слизнуло…

— Что, Шумского — тоже?

— А ты думал! Ледник — это не шутка, брат. Вот я записался, а сам запамятовал. А мне, понимаешь, — никак под своей фамилией. — Он приблизился к ротмистру и что-то пошептал ему на ухо.

Тот понятливо кивнул:

— М-да, ежели такое дело… Понимаю…

— Да я верну, верну!

— Верни, брат: полковая казна — это тебе не фунт изюма. А карты — они до добра не доведут… Да, — заключил наконец ротмистр, — вроде бы все. — И обернулся ко мне: — Так чтó, пойдемте?

Я повел его на кухню, где Лизавета в этот момент, утирая подолом слезы то ли от лука, то ли от воспоминаний о несчастном Абдулле, занималась стряпней.

Из английской газеты от 1918 года

…долго не могли понять, кто же этот загадочный джентльмен, ровно раз в год появляющийся на лондонских аукционах и всякий раз уносящий оттуда по 10000 фунтов-стерлингов. «Мистер Рождество», — так прозвали его, ибо все его посещения случались на Рождественской неделе.

Судя по некоторым деталям, родом он был из России, столь много претерпевшей за минувший год.

Всякий раз он выставлял один единственный лот: редчайшую ракушку, именуемую Conus geographus, исключительной ценности и столь же исключительной красоты.

Так продолжалось в течение трех лет. Однако на последний аукцион Мистер Рождество не явился, ибо был обнаружен в своей квартире мертвым, со свернутой шеей, со следами жесточайших пыток на теле. Уж не те ли самые «конусы» искали его убийцы?