Вадим Сухачевский - Декамерон 1914

Полиция искала их среди русских эмигрантов, но все дела были прекращены, ибо никаких «конусов» у подозреваемых не было обнаружено.

Что же касается «конусов», то они еще однажды мелькнули на аукционе, на сей раз в Нью-Йорке, числом сразу семь штук. Увы, их обладатель, некий господин Осипов, также эмигрант из России, получил за них в общей сложности не семьдесят, а всего лишь сорок тысяч фунтов, ибо плохо был знаком с ценообразованием на аукционах: предметы, выставленные большим числом, идут за цену существенно меньшую, нежели при продаже поштучно.

Впрочем, это событие никак не проливает свет на убийство Мистера Рождество, ибо сей Осипов вполне респектабельный господин, в недавнем прошлом тайный советник, к тому же служивший в полиции, так что никоим образом не мог быть причастен к гибели Мистера Рождество.

………………………………………………………………….

<���…> Когда мы вместе с Лизаветой прошли в лéдник, где лежало уже пять покойников, я сказал ей:

— Не поможешь ли господину ротмистру вынести куда-нибудь эту госпожу (я непочтительно ткнул на прах Клеопатры)?

— С мои превеликим! — сказала семипудовая. — Неча ей, змее, рядом с моим Абдуллой лежать. Ужо вынесем! Куды ее?

— Ты уж потрудись, придумай сама.

— Ага! А мы ее — в Чертов колодец. Это тут недалеко дырка такая в горе. Глубоченная — должно, до самого ада. Там ей и место, змеюке. Подойдет?

— Подойдет. Ты только, Лизавета… ты только, смотри, никому никогда о том не рассказывай.

Она басом отозвалась:

— Была нужда! Никому не скажу, а то, не дай Бог, найдут да по-христиански похоронят. Не-е, не заслужила она, змеиное семя!

— Ну так и давайте вместе. Берите за ноги, ротмистр. А потом заходите ко мне, я отдам вам, что обещал. — С этими словами я отправился в свой нумер.

Бурмасов заглянул ко мне через полчаса. Дробышевской в нашем разговоре как бы уже никогда и не существовало.

Я передал ему мешочек с десятью раковинами, он их пересчитал и проговорил:

— Да, десять штук! Если каждая, как вы давеча говорили, по десять тысяч британских фунтов, то это ж тогда получается… — Он произвел нехитрый подсчет и произнес ошалело: — Это ж сто тысяч получается! А ежели на рубли… — Он засопел, наполняя мой нумер коньячным духом, и наконец ошалело выговорил: — Это ж получается чуть не миллион! — Было ощущение, что огромность суммы не умещается у него в голове и давит изнутри на глаза, кои выпучились невероятно.

Я кивнул:

— Возможно, даже и миллион. Может, и чуть более, а может — и намного менее: в зависимости от того, насколько разумно распорядиться.

Теперь он сверлил меня своими вытаращенными глазами:

— Разумно — это как?

— Обычно. По законам аукционов. Если выставить сразу всё, то выйдет куда меньше, чем если выставлять порознь. А уж если выставлять по одной, да еще с интервалом в год, — тогда на аукционе произойдет ажитация, и цена будет каждый раз взвинчиваться до небес, особливо, если делать это не в России, а, например, в жадной до всяческих аукционов Великобритании.

— И там — по десять тысяч за раз?!

— Полагаю — не менее, — ответил я и затем спросил совершенно без привязки к нынешнему разговору : —Вы молоды, ротмистр; интересно бы знать — каковы ваши планы на будущее.

— Гм… — Он призадумался. — Провинция… Першпективы роста сомнительны… Да и Здоровье, знаете ли… Полагаю подать рапорт об отставке.

— Но только… — все отлично понимая, сказал я, — про Зигфрида как-нибудь поаккуратней отпишитесь.

Он измерил меня взглядом, в коем теперь имелась некоторая осмысленность, и сказал:

— Гм… Не извольте сомневаться, ваше превосходительство.

На том мы и расстались. Я был уверен, что совершил кое-какие правильные поступки. А главное — не сомневался, что загадочных смертей более не последует.

О, тут я ошибался!

Конфуз Жерома-Грыжеедова, или l’amour и патриотизм

Фант для выступления на завтрашнем пети-жё выпал Ми.

— Может, все-таки избавим девушку, — предложил генерал. — Едва ли в ее биографии — что-нибудь такое.

— А вот это — не вам судить, — резко ответила Ми. — Завтра — так завтра. Я готова.

И тут в залу ворвался Петров, сам не свой.

— Опять! — взвизгнул он. — Вы представляете — опять!

— Что «опять»? Говорите толком, — потребовал я.

— Опять кто-то сажей намалевал слово «Strick» против моего нумера!

— Стало быть, рядом с моим, — сказал Львовский. — Стоит ли шум поднимать? Ну шутит свои шутки какой-то призрак, пора бы привыкнуть.

— Это, однако… Однако, совершенно… — пробормотал Петров, но все зашикали на него, ибо Грыжеедов уже занял свое место, и он смолк.

— Я, господа, не умею так художественно, как вы, — начал Грыжеедов, — посему не судите слишком строго. Кроме того, история моя крайне коротка; однако она некоторым образом поясняет мои нынешние патриотические пристрастия.

Мои работники называли меня тогда месье Жеромом, и я к этому заработал свои первые десять тысяч на пирожках. Бил я совсем молод, одеваться начал на французский манер, дамочки ко мне так и липли, но все они были такого сорта, что вступать в приключения с ними я считал ниже своего достоинства.

И вдруг — француженка! Да-с! Хороша несказанно. Звали ее Жюли. Едва лишь приехала в наш город — и сразу произвела натуральный фурор. А одевалась!.. Как одевалась!.. Вот бывает же так, что совершенным в женщине кажется решительно все: и рост (она была высока), и стройность, и очаровательный французский прононс, и даже низковатый голос, и даже пушок на верхней губке — все, когда я смотрел на нее, вызывало во мне трепет.

А как увивались за ней господа офицеры!.. Но и я от них не отставал. Ах, даже и не спрашивайте, во что мне это обошлось… Нет, нет, она была вовсе не из тех, что берут деньги; но сами понимаете — рестораны, театры, букеты по сотне чайных роз; наконец, подарки — духи, украшения. Куда там господам офицерам было угнаться за мной!

Поверите — я даже нанял учителя и в три месяца выучился прилично говорить по-французски: чего только не сделает любовь! А это была настоящая любовь, не сомневайтесь, господа!.. До поры до времени, понятно… Однако тут я забегаю вперед…

Мечта о возможной когда-нибудь близости с нею три месяца заменяла мне самою близость, ибо она продолжала держаться со мной недотрогою.

И вот…

Да, это случилось через три месяца ровно. Мы очутились на моей квартире наедине.

Тут я пропущу немного, ибо — не интересно.

…О, этот трепет прикосновений! Каким-то образом, каким-то особым чутьем, она угадывала во мне такие точки, крохотные прикосновения к которым вызывали сладость неописуемую. И это еще — до всего, vous comprenez? [72] Вы понимаете? (Фр.)