Борис Акунин - Коронация, или Последний из романов

– Посторонись! – рявкнул я. – Полиция!

– Ишь, хитрый какой!

Мне так двинули в бок, что потемнело в глазах и перехватило дыхание.

Эраст Петрович вынул полицейский свисток и дунул – от резкого звука толпа шарахнулась в стороны, и несколько шагов мы преодолели с относительной лёгкостью, но затем чуйки, тужурки и рубахи навыпуск снова сомкнулись.

До Линда и Почтальона было рукой подать. Вот они нырнули под рогатку и оказались на открытом месте, перед самым оцеплением. Ага, попались!

Я видел, как шляпа наклоняется к фуражке и что-то ей шепчет.

Почтальон обернулся, замахал руками и зычно крикнул:

– Православные! Гляди! С той стороны ваганьковские валят! Прорвались! Все кружки им достанутся! Вперёд, ребята!

Единый рёв вырвался из тысячи глоток.

– Ишь, хитрые! Мы с ночи тут, а они надарма! Врёшь!

Меня вдруг подхватило и понесло вперёд с такой неудержимой силой, что я перестал касаться ногами земли. Всё вокруг пришло в движение, и каждый заработал локтями, пробиваясь к шатрам и павильонам.

Впереди раздались заливистые свистки, выстрелы в воздух.

Кто-то прогудел в рупор:

– Куда, куда?! Передавитесь все! Множество глоток весело ответили:

– Не боись, ваш благородь! Робя, навали!

Отчаянно завизжала женщина.

Я кое-как нащупал ногами землю и засеменил в такт движению толпы. Фандорина рядом уже не было – его отнесло куда-то вбок. Я чуть не споткнулся, наступив на мягкое, и не сразу понял, что это человек. Под ногами белела затоптанная солдатская гимнастёрка, но помочь упавшему было невозможно – мои руки были тесно прижаты.

Потом тела стали попадаться всё чаще, и я уже думал только об одном: не дай Бог оступиться – уже нипочём не поднимешься. Слева кто-то бежал прямо по плечам и головам, мелькали чёрные, дегтярные сапоги. Покачнулся, взмахнул руками и ухнул вниз.

Меня несло прямо на острый, весь в свежих занозах угол дощатого терема. Я попробовал чуть взять в сторону – но какой там.

– Прими! – крикнули справа. – Прими малого!

Там на вытянутых руках передавали мальчонку лет восьми. Он испуганно таращился по сторонам, шмыгая окровавленным носом.

Меня швырнуло на стену, проволокло щекой прямо по занозам, так что из глаз брызнули слезы, ударило виском о резной наличник, и я стал сползать вниз, успев подумать: всё, конец, сейчас сомнут.

Кто-то крепко зацепил меня подмышки и рывком поставил на ноги. Фандорин. Я был в таком сомлении, что ничуть не удивился его появлению.

– Упритесь руками в стену! – крикнул он. – Не то раздавят!

Размахнулся и одним ударом кулака выбил узорчатый ставень. Подхватил меня за бока и с невероятной силой подтолкнул вверх – я не столько даже перелез, сколько перелетел через подоконник и грохнулся на пол, пахнущий свежей стружкой. Вокруг ровными пирамидами стояли груды коронационных кружек. Подтянувшись, в терем влез и Эраст Петрович. Его бровь была разбита, мундир растерзан, шашка до половины вылезла из ножен.

Неужто спасены?

Я выглянул в окошко и увидел, что поле сплошь запружено обезумевшей толпой. Крики, стоны, хруст, хохот – всё сливалось воедино. Здесь, пожалуй, было не сто тысяч, а целый миллион! Из-за клубов пыли воздух посверкивал и колыхался, будто жирный густой бульон.

В соседний балаган тоже влезли и стали кидать в окно кружки и мешочки с гостинцами. У стены немедленно началась свалка.

– Господи, спаси люди твоя, – вырвалось у меня, и рука сама потянулась креститься.

– А вы что? – крикнули нам снизу. – Кружки кидай! Вино есть?

Терем затрещал, с потолка посыпалась труха. Я закричал от ужаса, видя, как наше хлипкое убежище рассыпается на части. Что-то стукнуло меня по темени, и я с некоторым даже облегчением лишился чувств.

Не знаю, кто и как меня вытащил меня из-под обломков, а после вынес в безопасное место. Вероятнее всего, спасением я был вновь обязан Фандорину, хоть думать об этом и неприятно.

Так или иначе, в себя я пришёл на деревянной трибуне, расположенной за краем Ходынского поля. Солнце уже стояло высоко в небе. Я приподнял голову, тут же снова опустил её и ударился затылком о жёсткую скамью.

Кое-как сел, ощупал гулкую, словно бы не совсем свою голову. Сверху обнаружилась нешуточная шишка, но в остальном я, кажется, остался более или менее цел.

Фандорина видно не было. Я находился как бы в полусне и не мог избавиться от металлического звона в ушах.

Первым делом обвёл взглядом бескрайнее поле. Увидел покосившиеся балаганы, густые цепи солдат, медленно двигавшиеся по траве. Повсюду – почти вплотную – лежали тела: многие были неподвижны, но некоторые шевелились. Смотреть на это копошение было мучительно, а в висках шумело, и глаза слепли от яркого солнца. Я ткнулся головой в скрещённые руки и не то уснул, не то впал в забытьё. Не знаю, сколько я так просидел, опершись о бортик трибуны, но, когда проснулся вновь, было уже далеко за полдень, а поле опустело – ни солдат, ни тел.

Голова болела меньше, но зато очень хотелось пить.

Я посидел, вяло соображая, надо ли куда-то идти или лучше оставаться на месте.

Остался – и правильно сделал, потому что вскоре появился Эраст Петрович.

Он был по-прежнему в полицейском мундире, только сапоги совсем запылились, и белые перчатки почернели от земли.

– Ожили? – мрачно спросил он. – Господи, Зюкин, какое несчастье. Я т-такое видел только под Плевной. Тысячи убитых и покалеченных. Это худшее из злодеяний Линда. Он, как древний царёк, уложил с собой в могилу целую армию рабов.

– Так Линд тоже растоптан? – без особого интереса спросил я, всё ещё не избавившись от сонной одури.

– Не представляю, как он мог бы уцелеть в такой д-давке. Впрочем, сейчас проверим. Солдаты и полиция как раз закончили выкладывать раздавленных для опознания – там, вдоль дороги. Вереница трупов длиной чуть не в версту. Но как его опознать, ведь мы даже не знаем доктора в лицо? Разве что по плащу… Идёмте, Зюкин, идёмте.

Я, прихрамывая, поплёлся за ним.

Вдоль шоссе и в самом деле была выложена шеренга покойников – в обе стороны, сколько хватало глаз. Из Москвы вереницей тянулись извозчичьи пролётки и телеги – убитых было велено свозить на Ваганьковское кладбище, однако перевозка ещё не началась.

Повсюду расхаживали хмурые начальники – военные, полицейские, статские; каждого сопровождала свита. Ох, и будет вам всем за срыв коронации, без злорадства, а скорее с сочувствием подумал я. Побоище устроил Линд, а расплачиваться ответственным лицам.

Странное у меня было ощущение, когда я медленно брёл вдоль обочины – будто я некая высокая особа, принимающая парад мертвецов. Многие из них белозубо скалились на меня совершенно плоскими, расплющенными лицами. Я и с самого начала был какой-то замороженный, а вскоре и вовсе одеревенел, что, наверное, и к лучшему. Только раз остановился подле того самого мальчишки, которого давеча пытались вынести из толкучки на руках, да, видно, не вышло. С тупым любопытством посмотрел, как прозрачно голубеют его широко раскрытые глаза, и заковылял дальше. Таких, как мы с Фандориным, вглядывавшихся в мёртвые лица, было довольно много – кто искал родных, кто просто любопытствовал.