Джулиан Барнс - Артур и Джордж

– Полное оправдание, – повторяет Джин, поднимая голову.

Значит, победа за ними.

– Полное оправдание, – читает Джордж, видя, что в «Докладе» остается еще одно предложение.

– Полное оправдание, – повторяет Артур.

Последнее предложение они с Джорджем читают вместе. «Но я также заключаю, что данное дело не принадлежит к разряду требующих какого-либо возмещения или компенсации».

Джордж опускает «Доклад» и сжимает голову ладонями. Артур сардонически-похоронным тоном зачитывает подпись: «Остаюсь преданный Вам, Г. Дж. Гладстон».

– Артур, милый, к концу ты сильно заторопился. – Она еще не видела его в таком состоянии; это ее тревожит. Не хотелось бы ей, чтобы такие эмоции когда-нибудь обернулись против нее.

– На фасаде Министерства внутренних дел нужно сменить таблички. Вместо «Вход» и «Выход» написать «С одной стороны» и «С другой стороны».

– Артур, может быть, ты попробуешь выражаться не столь туманно и попросту объяснить мне, в чем тут смысл.

– Смысл в том… смысл в том, дорогая моя Джин, что это министерство, это правительство, эта страна, эта наша Англия открыли новое правовое понятие. В прежние времена человек считался либо виновным, либо невиновным. Если вина за тобой есть, то, следовательно, ты виновен, а если вины за тобой нет, то, следовательно, ты невиновен. Достаточно простой расклад, проверенный и испытанный на протяжении веков, усвоенный судьями, коллегиями присяжных и рядовыми гражданами. Но сегодня в английской юриспруденции появилось новое понятие: виновен и невиновен. Первопроходцем в этом направлении стал Джордж Эдалджи. Единственный человек, полностью оправданный как не совершавший вмененного ему преступления и в то же время вполне заслуженно отсидевший три года в каторжной тюрьме.

– Выходит, это компромисс?

– Компромисс! Ничуть не бывало, это ханжество. То, в чем более всего преуспела наша страна. Отшлифованное многовековым опытом бюрократов и политиков. Теперь имя ему – «Доклад правительственной комиссии». Имя ему – «Трескотня», имя ему…

– Артур, раскури трубку.

– Ни за что. Как-то раз я застукал одного субъекта, курившего в присутствии дамы. Я выхватил трубку прямо у него изо рта, переломил пополам и швырнул обломки ему под ноги.

– Но мистер Эдалджи сможет вернуться к профессии солиситора?

– Сможет. И каждый потенциальный клиент, способный читать газеты, будет думать, что ему предлагает свои услуги какой-то ненормальный, вздумавший рассылать подметные письма, дабы обвинить самого себя в гнусном преступлении, к коему он, даже по мнению министра внутренних дел, а также двоюродного брата достославного Энсона, совершенно непричастен.

– Но это, быть может, забудется. Ты сам сказал: они зарывают в землю дурные вести, публикуя их в предпраздничный день. Так что у многих, вероятно, отложится в памяти лишь то, что мистер Эдалджи полностью оправдан.

– Коль скоро за это дело взялся я, такого не произойдет.

– Хочешь сказать, ты намерен пойти дальше?

– Им от меня так просто не отделаться. Я не допущу, чтобы такое сошло им с рук. Я дал слово Джорджу. Я дал слово тебе.

– Нет, Артур. Ты просто объяснил, что именно намереваешься сделать, и ты это сделал: добился для Джорджа полного оправдания и возможности вернуться к работе, а это, по словам его матери, единственное, к чему он стремился. Это большой успех, Артур.

– Джин, умоляю, не будь такой разумной.

– Ты хочешь, чтобы я стала неразумной?

– Только через мой труп.

– А с другой стороны? – поддразнивает его Джин.

– С тобой, – отвечает Артур, – другой стороны быть не может. Есть только одна сторона. Причем очень простая. И это единственное, что в моей жизни оказалось простым. Наконец. В кои-то веки.

Джорджа никто не утешает, никто не поддразнивает, никто не избавляет от бесконечного перекатывания в голове одних и тех же слов: человек «упрямый и злонамеренный, который позволяет себе недопустимые выходки, делая вид, что знает то, чего знать не может, с тем чтобы направить полицию по ложному пути, усложнив и без того чрезвычайно сложное расследование» . Вот суждение, представленное обеим палатам парламента и Его Королевскому Величеству.

В тот же вечер некий представитель прессы обратился к Джорджу за комментариями по поводу доклада комиссии. Джордж заявил, что «глубоко разочарован результатом». Охарактеризовав доклад как «только первый шаг в верном направлении», он назвал все попытки приписать ему авторство писем Грейторекса «клеветническими и оскорбительными… беспочвенными инсинуациями, с которыми нельзя мириться до полного их опровержения и принесения извинений». Далее, «никакой компенсации не предложено. Признание судебной ошибки с необходимостью предполагает компенсацию за три года отбытого тюремного заключения. Я этого так не оставлю. Я потребую компенсации за причиненный мне вред».

Артур написал в «Дейли телеграф», назвав позицию комиссии «совершенно нелогичной и несостоятельной». Можно ли вообразить нечто более подлое и более неанглийское, вопрошал он, чем полное оправдание без возмещения ущерба? Он вызывался «за полчаса» продемонстрировать, что те анонимные письма не могли быть написаны Джорджем Эдалджи. Считая несправедливым перекладывать выплату компенсации для Джорджа Эдалджи на плечи налогоплательщиков, он предлагал, «чтобы соответствующая сумма была взыскана в равных долях с полиции Стаффордшира, суда квартальных сессий и Министерства внутренних дел – трех инстанций, которые равно повинны в этом фиаско».

Написал в «Дейли телеграф» и викарий Грейт-Уэрли, отметивший, что сами присяжные не вынесли суждения об авторстве тех писем и что все ложные выводы остаются на совести сэра Реджинальда Харди, который проявил «опрометчивость и нелогичность», когда заявил присяжным, что «написавший эти письма и есть тот, кто совершил преступление». Один видный судейский адвокат, присутствовавший на процессе, назвал заключительную речь председателя «прискорбным выступлением». Викарий указал, что и полиция, и Министерство внутренних дел обошлись с его сыном «в высшей степени возмутительно и бессердечно». О поведении и выводах министра внутренних дел и членов его комиссии: «Возможно, это дипломатия, государственная мудрость, но, будь он сыном английского сквайра или английского аристократа, они бы с ним так не поступили».

Высказал неудовлетворенность «Докладом» и капитан Энсон. В интервью стаффордской «Сентинел» он ответил на критику, задевшую «честь полицейского мундира». В ходе идентификации так называемых «противоречивых показаний» он просто-напросто обнаружил непонимание сущности оперативных действий. Помимо всего прочего, «неправда», что полицейские исходили из презумпции виновности Эдалджи. Напротив, Эдалджи попал под подозрение «лишь через несколько месяцев» после начала злодеяний. «В число возможных подозреваемых входили различные лица», которые постепенно отсеивались. И лишь на заключительном этапе «все подозрения сошлись на Эдалджи вследствие его пресловутой манеры скитаться по округе в темное время суток».