Джулиан Барнс - Артур и Джордж

– Этот спринтер – что он за птица, мистер Хорнунг?

И Хорнунг не раздумывая ответил:

– Наверно, газетная утка.

В августе того же года Артура пригласили с лекциями в Швейцарию; Туи еще не вполне окрепла после рождения Кингсли, но, естественно, поехала вместе с мужем. Они увидели величественный, но устрашающий Рейхенбахский водопад, вполне достойный стать могилой Холмсу. Сыщик уже гирей висел у Артура на шее. Но теперь, с помощью архизлодея, Артур намеревался стряхнуть с себя этот груз.

В конце сентября Артур повел Конни к алтарю; когда они шли по проходу, она незаметно тянула брата назад, чтобы умерить его поистине армейскую прыть. У алтаря состоялась символическая передача невесты жениху; Артур понимал, что должен быть горд и счастлив. Но он чувствовал, как среди флердоранжа, дружеских похлопываний по спине и шуток насчет счастливого избавления тают его мечты о растущей вокруг него семье.

А через десять дней ему пришло сообщение, что в Шотландии, в психиатрической лечебнице города Дамфрис, скончался его отец. Причиной смерти значилась эпилепсия. Артур, не навещавший отца много лет, на похороны не поехал, равно как и никто из родных. Чарльз Дойл не оправдал ожиданий матушки и обрек своих детей на честную бедность. Ему недоставало силы и твердости характера; бой с алкоголем он проиграл. Бой? Да он даже не поднял боксерские перчатки на эту пагубную страсть. Кто-то пытался его оправдывать, но Артур считал, что ссылки на художественную натуру неубедительны. Виной всему было потакание собственным слабостям и самооправдание. Художнику никто не мешает проявлять решимость и нести ответственность за родных.

У Туи развился хронический осенний кашель; она жаловалась на боли в боку. Артур не увидел в этом ничего серьезного, но через некоторое время все же вызвал на дом местного эскулапа, Дальтона. Хозяину дома стало не по себе, когда он из доктора превратился всего лишь в мужа пациентки и вынужденно томился внизу, пока у него над головой посторонний человек решал его судьбу. Дверь спальни долго не отворялась; потом на пороге возник Дальтон, столь же знакомый, сколь и мрачный. Артур и сам не раз надевал подобную маску.

– У нее серьезно поражены легкие. Все симптомы указывают на скоротечную чахотку. С учетом ее состояния и наследственности… – Продолжать не имело смысла; терапевт лишь добавил: – Вы, наверное, захотите показать ее кому-нибудь еще.

Не кому-нибудь, а лучшему специалисту. В ближайшую субботу в Саут-Норвуд прибыл Дуглас Пауэлл, консультант из Лондонской королевской клиники Бромптона, специализирующейся на лечении туберкулеза и заболеваний грудной клетки. Бледный, аскетичного вида человек, чисто выбритый, подчеркнуто корректный, Пауэлл с сожалением подтвердил диагноз.

– Вы, насколько мне известно, тоже врач, мистер Дойл?

– Не могу себе простить, что недосмотрел.

– Но ведь пульмонология не ваша специальность?

– Моя специальность – глазные болезни.

– Тогда вам не в чем себя упрекнуть.

– Наоборот. Где были мои глаза? Я не заметил признаков треклятой бациллы. Не уделял должного внимания жене. Был слишком поглощен своими… успехами.

– Но вы же специализировались на глазных болезнях.

– Три года назад я ездил в Берлин, чтобы ознакомиться с открытиями – предполагаемыми открытиями – Коха в области этого конкретного заболевания. Затем опубликовал свой отчет в журнале «Стед» под рубрикой «Обзор обзоров».

– Так-так.

– А у собственной жены не сумел распознать скоротечную чахотку. Хуже того: я позволял ей вместе со мной заниматься физическими упражнениями, которые только усугубили ее состояние. Мы с ней в любую погоду катались на трицикле, путешествовали по холодным странам, она посещала мои матчи под открытым небом…

– Но с другой стороны, – произнес Пауэлл, и такое начало на миг приободрило Артура, – уплотнения вокруг очагов – признак благоприятный. К тому же второе легкое увеличено, что в некоторой степени компенсирует дыхательную функцию. Ничего более утешительного сообщить не могу.

– Я отказываюсь этому верить! – прошептал Артур, хотя ему хотелось кричать во все горло.

Пауэлл не обиделся. При вынесении самого мягкого, самого деликатного смертного приговора ему не впервой было видеть реакцию близких.

– Это понятно. Могу направить вас к…

– Нет-нет. Я верю всему, что вы сказали. Но отказываюсь верить тому, о чем вы умалчиваете. Вы даете ей считаные месяцы.

– Вам не хуже моего известно, мистер Дойл, что прогнозы – неблагодарная штука…

– Мне не хуже вашего известно, доктор Пауэлл, какими фразами мы обнадеживаем пациентов и их семьи. А кроме того, я знаю, какие фразы звучат у нас в уме, когда мы делаем хорошую мину при плохой игре. Значит, месяца три.

– Да, с моей точки зрения, примерно так.

– Тогда, повторяю, я отказываюсь этому верить. Завидев дьявола, я вступаю с ним в схватку. И сейчас – куда бы нам ни пришлось ехать, сколько бы ни пришлось заплатить – не позволю лукавому отнять у меня жену.

– Желаю всяческой удачи, – ответил Пауэлл, – и остаюсь к вашим услугам. Но напоследок хочу дать вам две рекомендации. Возможно, это излишне, но того требует мой долг. Надеюсь, они вас не оскорбят.

Артур выпрямил спину – ни дать ни взять солдат, готовый выслушать приказ.

– Насколько мне известно, у вас есть дети?

– Двое: мальчик и девочка. Сыну год, дочке четыре.

– Чтобы вы понимали: возможность…

– Да, я понимаю.

– Речь идет не о возможности зачатия…

– Мистер Пауэлл, я не идиот. И не животное.

– Поймите, здесь не должно быть недомолвок. А второй вопрос, вероятно, не столь очевиден: это проявления… возможные проявления заболевания у конкретного пациента. У миссис Дойл.

– А именно?

– Наш опыт показывает, что чахотка протекает не так, как другие изнурительные болезни. Обычно пациент практически не испытывает боли. По степени причиняемых неудобств это заболевание в ряде случаев сопоставимо с кариесом или запором. Но в отличие от них затрагивает мыслительные способности. Больной нередко проявляет оптимизм.

– Вы имеете в виду слабоумие? Помешательство?

– Нет-нет, оптимизм. Безмятежность; я бы даже сказал, бодрость.

– Под воздействием назначенных медикаментов?

– Ничуть. Под воздействием заболевания как такового. Независимо от того, в какой мере пациент осознает серьезность своего положения.

– Что ж, это снимет груз с моей души.

– Вероятно, да. Но только на первых порах, мистер Дойл.

– К чему вы клоните?

– Да к тому, что больной, который не страдает, не жалуется, не теряет бодрости духа перед лицом тяжелой болезни, перекладывает страдания и жалобы на плечи других.