Дэвид Моррелл - Властелин ночи

– Джо, ты где?

– Здесь я, здесь!

Кто-то взял его за руку и поднял.

– Ты не ранен? Что случилось, разрази меня гром?

– Там, под мостом, бомба.

– Что?

От страха у охранника пересохло во рту, язык шевелился с трудом.

– Этот человек поджег фитиль. Но я выдернул его и бросил в воду.

– А где он сам?

– Убежал. Туда.

– Ты успел его разглядеть?

– Только мельком, до того как он разбил мой фонарь. Но думаю, мне померещилось.

– Ты это о чем?

– О его одежде.

– Ничего не понимаю.

– Он был одет как солдат.

– Солдат пытался взорвать железнодорожный мост?

– Не совсем солдат. Я видел его лишь одно мгновение, так что мне могло только показаться. Но я уверен, что он был одет в лохмотья.

– Что еще за лохмотья?

– Его мундир превратился в лохмотья, какие носят нищие на вокзалах, те, что недавно вернулись с войны.

– Нищий пытался взорвать железнодорожный мост?

Во время спешно собранного совещания на Даунинг-стрит лорд Палмерстон расхаживал по кабинету, слушая доклады министра внутренних дел и комиссара Мэйна.

– Премьер-министр, это не просто нищий, а участник Крымской войны, – поправил комиссар. – Он был одет в изодранный мундир.

– Вы хотите сказать, что за этими железнодорожными инцидентами стоят не русские, а наши соотечественники, ожесточившиеся после войны? Тогда как вы объясните то, что человек, ехавший в одном купе с Дэниелом Харкуртом, был одет как джентльмен?

– Изодранный мундир мог оказаться просто маскировкой, – предположил Мэйн.

– В таком случае то, как он был одет сегодня, не поможет вам отыскать его. Он просто будет и дальше менять внешность.

– Возможно, что и не будет. Эта маскировка слишком удобна, чтобы от нее отказаться.

– В каком смысле «слишком удобна»?

– В Лондоне тысячи бывших участников войны, просящих милостыню на улицах. Они появляются и исчезают, когда им заблагорассудится. Никто не задает им никаких вопросов. Большинство горожан их попросту не замечает. И любой из этих неприметных нищих может оказаться шпионом.

Выходя из своей резиденции на Даунинг-стрит, премьер-министр заметил маленькую отметку красным мелом на уличном столбе.

– На сегодняшний вечер вы мне не нужны, – сказал он своему личному секретарю.

– Но… – попытался возразить тот, однако лорд Палмерстон уже сел в поджидавший его кеб.

– Отвести вас домой, премьер-министр? – спросил возница.

– Нет, на Роттен-Роу.

– В такое время, ваша светлость? В такую погоду?

– Едем.

На Роттен-Роу – дорожке для верховой езды в южной части Гайд-парка – обычно собиралось высшее лондонское общество, чтобы продемонстрировать великолепных лошадей и модные прогулочные костюмы.

– Остановитесь у въезда, – крикнул лорд Палмерстон кебмену.

Из-за дождя движение здесь было свободным. Минуту спустя рядом остановился еще один экипаж с поднятым верхом.

– Оставайтесь здесь, – велел лорд Палмерстон вознице.

Внутри кареты было темно. Лорд Палмерстон вышел из своего кеба и пересел в другой экипаж. Аромат сандалового дерева окружил его, и карета тронулась с места.

– Я видел отметку на столбе, – проговорил лорд Палмерстон. – Что, черт побери, случилось?

Прозвучавший в ответ голос принадлежал женщине, с которой он встречался недавно в Гигантском глобусе Уайльда. Но сейчас он звучал иначе, и это не могло не тревожить.

– Вы знаете полицейского инспектора Райана?

– Да.

– А сержанта Беккера?

– Говорите.

– Они сейчас в Седвик-Хилле.

– Что?

– Они собираются допросить всех пациентов в клинике.

– Черт бы их всех побрал!

– Ты уверен, что это – то самое место? – спросил мужчина с русским акцентом.

Дождь стучал по парусиновой крыше фургона. Русский откинул полог и посмотрел на три больших здания, видневшихся в дальнем конце дорожки из белого гравия. Почти во всех окнах горел свет.

– Матерью клянусь, я привел его сюда, – простонал чей-то голос в углу фургона.

Русский обернулся к дрожавшему пленнику:

– Если ты соврал, мой приятель отрежет тебе остальные пальцы. В какой дом ты доставил доктора Мандта?

– В средний.

Русский ткнул ножом в окровавленную повязку на правой руке несчастного.

– В какую дверь?

Пленник задохнулся от боли и прошипел сквозь стиснутые зубы:

– В правую боковую.

– И ты не знаешь, где может прятаться Мандт?

– Я никогда там не был, – всхлипнув, ответил пленник.

Русский посмотрел на среднее здание.

Загорелся еще один огонь – в чердачном окне под покатой крышей. Свет еле пробивался сквозь занавеску.

Русский продолжал наблюдать.

Скорчившись за ящиками, Мандт с замиранием сердца прислушивался к стуку в дверь.

Даже убедившись, что условный сигнал воспроизведен правильно, он так и не почувствовал облегчения. Мандт на ощупь пробрался к двери, сквозь щель в которой пробивался слабый свет фонаря.

– Откройте, – произнес Уэйнрайт по-немецки.

– Пароль, – недоверчиво ответил Мандт. – Я не слышал пароля.

– Ох, простите. Вода жизни.

Дрожащей рукой Мандт отодвинул засов.

Уэйнрайт не мешкая юркнул внутрь.

– У меня очень мало времени. К нам приехали двое полицейских из Скотленд-Ярда.

– Что?

– Это никак не связано с вами, – торопливо объяснил Уэйнрайт. – Недавно произошло убийство адвоката, ехавшего в вечернем поезде из Лондона в Седвик-Хилл. Полиция думает, что он вез документы кому-то, кто находится в моей клинике.

– Убийство? Но вы же говорили только о столкновении и пожаре!

– Уверяю, вас это никак не коснется.

Мандту отчаянно хотелось в это поверить.

– Полицейские хотят побеседовать со всеми, – продолжал Уэйнрайт. – И если я долго буду отсутствовать, они заинтересуются, куда я пропал. Вот пища и вода. Вам что-нибудь еще нужно?

– Мой ночной горшок…

– Этим пусть займется прислуга. Я не могу больше с вами оставаться. – Уэйнрайт вышел на лестницу. – Если я не зайду к вам завтра утром, это будет означать, что полицейские все еще здесь.

– Но…

– Не беспокойтесь. Скоро мы переправим вас в Ливерпуль.

– В Ливерпуль, а не в Бристоль? Все настолько плохо, что мне придется ехать обходным путем?

Ничего не ответив, Уэйнрайт закрыл дверь, оставив Мандта в темноте.

«Попробуй тут не волноваться», – подумал Мандт, поспешно задвигая засов. Возможно, он и успокоился бы, если бы не расширенные зрачки Уэйнрайта.

Снаружи, в покрытом парусиной фургоне, русский по-прежнему следил за чердачным окном. Не прошло и минуты, как свет в нем погас.

Русский задумался о том, что можно делать на чердаке в такое позднее время и так недолго.

Меня разбудил крик. Сначала я подумала, что это часть моего ночного кошмара, в котором звук дождя, бившего в мое окно, превращался в стук пальцев. Тук, тук, тук.