Антон Чиж - Лабиринт Просперо

– Что вы от меня хотите? – наконец спросила она, не разжимая век.

– Вам известно, что я хочу от вас услышать. Просто подтвердите очевидное… – сказал он. – Вы готовы?

Старой тетушке не оставили выбора.

Ванзаров услышал то, что хотел.

– Благодарю, – сказал он. – Сейчас вы нужны Марго. Будьте с ней, не оставляйте ее одну. Найдите слова, чтобы сообщить о смерти вашего брата.

– Марго не нуждается в утешении, – ответила Дарья Семеновна. – Она не из тех, кто будет оплакивать своего опекуна.

– Будьте рядом с ней, прошу вас, – повторил Ванзаров. – Сейчас это самое главное.

Прежде чем покинуть гостиную, он подошел к Францевичу, пребывавшему в полной апатии.

– Вижу, ротмистр, сил на поиск противоядия потрачено много, а результата нет…

Францевич только криво усмехнулся.

– Будто вы сквозь стены видите…

– Есть одна мысль, – сказал Ванзаров, подергивая ус. – Кадки с пальмами. Идеальное место для тайника…

Идея легла на взрыхленную почву. Потухший огонек разгорелся с новой силой. Францевич восстал, полный сил, и даже забыл поблагодарить.

Ванзаров не стал дожидаться, когда гостиная будет уничтожена окончательно.

Записная книжка Г. П.

Моя дорогая Агата! Какое счастье, что могу рассказывать вам о происходящих событиях, находясь в счастливом отдалении во времени и пространстве. Только моя осмотрительность и вечная осторожность уберегли от неминуемой беды. Представьте себе, сегодня перед обедом в гостиной собралось почти все общество. Подали доброе бордоское вино. По дикой русской традиции его пьют из чашек! Добро это был бы глинтвейн, так ведь нет! Ну, не будем судить чужие нравы. Скажу откровенно: я был рад глотку хорошего вина. Мороз меня вконец замучил. Но стоило мне поднести чашку, как мой чуткий нос подал сигнал тревоги: у вина отчетливо слышался аромат миндаля. Вам не надо объяснять, какой известный яд имеет столь невинный запах. Если бы я выпил эту чашку, меня ждала неминуемая и мучительная смерть. Но убийца просчитался. Незаметно я вылил содержание чашки в кадку с пальмой. Этот неприятный случай лишь подтвердил: я на правильном пути, поэтому от меня хотят избавиться. Пока же большую часть времени я провожу в наблюдениях. Так, мне удалось установить, что милая барышня Марго имеет обыкновение о чем-то шептаться с господином, у которого польская фамилия, что-то вроде «Наулоцки». Они часто остаются в укромном месте, и господин этот что-то с жаром говорит ей. Незнание русского опять сильно мешает, я не могу понять по губам, о чем идет речь. Также я заметил, что господин полицейский Ван Заров глупее, чем я думал. Кажется, он целиком попал под обаяние этой самой Марго, она вертит им как захочет. Скажу вам, дорогая Агата, что нет ничего страшнее любви, которая мешает выполнению долга. Она ослепляет, лишает правильного взгляда и не дает разглядеть очевидное. Опасаюсь, как бы мой коллега из русской полиции не подхватил это опасное заболевание. Кстати, погода настала чудесная. Я понимаю, что в зимней России есть свое очарование. Правда, оно слишком дорого обходится. Я почти не чувствую ног. Прошло уже больше суток, а мы по-прежнему отрезаны. А теперь хочу рассказать вам, дорогая Агата, самые неожиданные новости. Представьте: нескольких гостей сразила внезапная смерть. Доктор уверяет, что это – сердечный приступ. Господин Веронин умер, принимая ингаляцию. А его пожилая спутница умерла, когда ей делали косметическую маску. К сожалению, обстоятельства не позволяют мне досконально изучить тела. Тогда я наверняка бы смог выйти на убийцу. Ничего так не оставляет следов, как отравление. Особенно неумелыми руками. Имейте это в виду, дорогая Агата, когда соберетесь кого-нибудь отправить на тот свет. Кажется, я заразился не только русским юмором, но и печалью: я скучаю по родине. Она где-то далеко, там, где идут наши теплые грибные бельгийские дожди… Как не хватает мне их здесь, в русских морозах…

Сорочка Владимира Петровича была расстегнута, из открытого ворота виднелся треугольник бледной кожи. Жилетка и пиджак разлетелись на кровать и чайный столик. Галстук свернулся змеей на ковре. В таком виде его, вероятно, не заставала ни одна живая душа. Игнатьев всегда был идеалом нотариуса: строгий, подтянутый, застегнутый на все пуговицы, с аккуратно завязанным галстуком, в крахмальной чистой сорочке. Такой вид подчеркивал: это человек состоит из одних достоинств. А печать его – тверже золота. Оттого преображение его было еще более внезапным.

Он распахнул дверь и пошел в кресло, предоставив гостю делать с дверью что заблагорассудится. Ванзаров спрятал радость поглубже и состроил печально-страдальческую маску.

– Что, проклинать будете? – спросили его.

– За что вас проклинать… – тихо ответил Ванзаров. – Вы исполняли свой долг. Кто же знал, что долг обойдется в цену десятка жизней. Свою в расчет не беру, кому она нужна… Зато этим несчастным, невиновным душам дана редкая возможность насладиться последними часами уходящей жизни… Ну, про себя я не говорю…

Речь была столь проникновенной и жалобной, что старика пробрало не на шутку. Игнатьев вскочил, схватился за волосы, как будто поседевшие, и принялся рвать их.

– Вот тебе, вот тебе, старый дурак! – рычал он.

Ванзарову пришлось упокоить его силой. Глаза нотариуса блестели от слез. Он молитвенно сложил руки.

– Голубчик, Родион Георгиевич, что я могу для вас сделать?

– Что для меня сделать? – спросил Ванзаров трагически. – Наследников у меня нет, да и завещание составить не успел. Родственники как-нибудь разберутся… Мать-старушка поплачет и забудет… А вы живите и помните… Храните свой долг, который дороже жизней…

Игнатьев взвыл и норовил вырвать у себя что-нибудь из головы. Ванзаров держал его руки крепко, сила в них еще была приличная.

– Простите, простите меня… – повторял он торопливо. – Что сделать… Как помочь…

– Помочь нельзя, но исполните просьбу мою последнюю… – проговорил Ванзаров так трогательно, что чуть в самом деле не прослезился.

– Просите что угодно! Все сделаю! Искуплю…

– Мне много не надо в оставшиеся часы… – Ванзаров шмыгнул носом, будто подступали слезы. – Разве удовлетворите любопытство напоследок. Да, знаю, грех, но такова моя последняя воля…

– Конечно, ни в чем отказа не будет…

Нотариус стал мягким и податливым, как воск. То есть был доведен до нужной точки откровенности. Ванзаров попросил подробно рассказать, как мистер Маверик оформил свое завещание.

Игнатьев ничего не скрывал. Маверик пришел в его контору в двадцатых числах декабря под вечер, когда нотариус собрался закрывать контору. Он предъявил американский паспорт, который Игнатьев проверил как мог. Опытному взгляду было ясно: документ настоящий. Клиент отменно говорил по-русски и, не скрываясь, рассказал, что двадцать лет назад уехал в Америку за лучшей долей. Там разбогател. Состояние свое хочет завещать на родине. Российские законы тому не препятствуют.