Антон Чиж - Лабиринт Просперо

– Доктор его не удержал? – спросил Ванзаров.

– Куда удержишь… Такая жадность у человека…

Ванзаров побежал так быстро, как позволял утоптанный снег.

Курзал был отдан на разграбление, как павший город. Чужая армия вошла и творила что хотела. Францевич ни в чем себе не отказывал. Даже одной рукой он орудовал с отменной ловкостью. Для начала он выломал створку другой ниши, что была у камина. После чего методично, как при обыске, стал переворачивать все, что попадалось ему на пути. Ему не мешали, но и не отпускали далеко.

Перевернув гостиную, Францевич зашел в библиотеку. Книги он всегда не любил и теперь мог отыграться вполне. Ряды книг летели на пол, покрывая его толстым слоем. Он сворачивал все полки, до каких мог дотянуться. Шкафы зияли голым нутром. Францевич так же методично вывернул ящики письменного стола. Дальше на его пути оказалась читальня. Разгуляться здесь было не на чем. Он только свернул кресла и поднял ковер со столбом пыли. Ничего большего он не нашел. Подустав, ротмистр направился в бильярдную, но здесь все было на виду. Полку с шарами он пожалел. Но под столы все же заглянул. На чем бросил бесполезное занятие.

Кроме него, некоторую активность проявил Меркумов. Не позволяя себе громить и швырять, он заглядывал за занавески, что-то внимательно изучал в холле и даже заглянул в столовую, где накрывали обед. Поиски его были вялыми и обреченными. Вслед за ним бесцельно слонялся Лотошкин, вытирая сырость в глазах. Камердинер ничего не пытался найти, а только вздыхал и жаловался на жизнь. Ему хотелось рассказать кому-то свое горе, но господам было не до него.

Месье Пуйрот отправился на кухню, влив в себя полный графин воды, после чего исторгнул содержимое тут же, не выходя за порог. Приличия его не волновали. А волновало, чтобы непонятливая обслуга подала другой графин воды.

Дарья Семеновна подняла за ротмистром кресло, села в него и сидела неподвижно. Взгляд ее блуждал где-то далеко за окном – там, где снег и солнце. Мадам Стрепетова пыталась разговорить ее, чтобы не было так страшно, но Дарья Семеновна не отвечала вовсе, пока дама не отстала от нее.

Часы резали время неумолимо. Прошел час оставленного времени. В такую минуту каждый ощутил, как мало прожил, как хочется немного пожить, просто пожить, дышать воздухом, проваливаться в снег, жмуриться на солнце. Все это оказалось по-настоящему бесценно по сравнению с миллионами американца. Кому они нужны, миллионы, если жить осталось меньше суток?

Как всегда, после взрыва эмоций наступила глухая апатия. Жертвы затихли, оставаясь со своими мыслями. Ванзарова в курзале встретила тишина, нарушаемая редкими женскими вздохами и всхлипыванием Лотошкина. Ему было не до того…

Опережая неминуемое, доктор выставил руку.

– Я говорил! Я возражал! Я отказывался! – торопливо сообщил он. – Господин Веронин не хотел слушать никаких резонов… Я и господина Стрепетова пригласил, чтобы…

– Чтобы был свидетель, – закончил Ванзаров за него.

Могилевский затушил папиросу о ручку кресла, украшавшего холл.

– Почему свидетель… Ну, свидетель, Иван Иванович тоже изъявил желание принять ингаляцию.

– Перед смертью не надышитесь.

Пословица пришлась как нельзя кстати. Стрепетов помрачнел, а доктор принял самый независимый вид.

– Я не могу противиться желаниям пациентов, – заявил он. – В конце концов за это заплачено. Тем более вы говорили, чтобы процедурную не открывать, так она не открыта. Ингаляция у нас в другой комнате…

Действительно, из двух соседних дверей одна была плотно заперта. Ванзаров распахнул другую.

Комната для приема ингаляций мало чем отличалась от грязевой процедурной. Такой же белый кафель на стенах и на полу. Вместо кушетки здесь располагался аппарат для нагнетания целебных растворов. Состоял он из баллона кислорода под давлением, выкрашенного в белый цвет, и двух емкостей поменьше, в которых булькал лечебный раствор. Кислород выталкивал теплые пары, которые по резиновому шлангу поступали в широкую маску для дыхания, в виде широкой чашки. Пациент вдыхал смесь чистого кислорода с лекарственным настоем и уходил не только оздоровленным, но и веселым. Чему способствует вдыхание кислорода.

Пациент Веронин тоже был счастлив по-своему. Он мирно сидел в плетеном кресле, откинув голову назад. Шланг зажимал в левой руке, маска лежала у него на коленке. Из ее зева поднимался слабый парок. Веронин никуда не спешил. Широко открытые глаза глядели в потолок.

Ванзаров захлопнул дверь.

– Где выключается аппарат?

Доктор указал на рукоятку, зажатую в медных пластинах, от которых тянулись к потолку электрические провода.

– Выключайте немедленно!

Могилевский повиновался, не понимая, что происходит, рубильник отключил ток. Наконец он спросил, для чего вся эта суета: осталось еще пять минут процедуры.

– Господина Веронина кашель больше не беспокоит, – сказал Ванзаров, подпирая спиной дверь.

– Это мне решать, – возразил доктор. – Одного раза недостаточно.

– Такой ингаляции хватит и одного раза.

– Да с чего вы взяли? – вконец возмутился Могилевский. – Позвольте пройти, меня пациент ждет…

– Стойте где стоите, – последовал приказ, которого трудно было ослушаться. – Раньше надо было беспокоиться. Он мертв.

Доктор обменялся взглядом со Стрепетовым. Оба мало что поняли.

– Кто мертв?

– Ваш пациент, Веронин.

– Что, яд уже подействовал?! – Могилевский схватил себя за запястье, проверяя пульс.

– Яд подействовал, – согласился Ванзаров. – Только это фокус почище, чем распилить живую барышню на глазах публики.

– Да какой фокус?

– Заставить человек взять чашку, предназначенную именно для него.

– Их же вынесли на подносе все вместе, – заметил Стрепетов. – Каждый брал какую хотел…

– В том-то и фокус, – сказал Ванзаров.

– Да поясните же наконец! – не выдержал доктор.

– Фокус в том, что фокуса нет, – последовал ответ. – Человек поступает так, как велит ему характер. Вот и весь секрет…

– Я ничего не понимаю! – вскричал Могилевский. – Это какой-то нескончаемый ужас… Еще один мертвец! Хоть бы скорее конец!

– Вместо того чтобы кудахтать, как… – Ванзаров вовремя поймал бешенство за хвост, два фейерверка в один день – это чересчур. – Надо было исполнять то, что вам сказано: никого не пускать в процедурную. А вы что?

– Как я мог! Он же просил…

Пора было с этим заканчивать. Счастье, что Могилевский и Стрепетов до сих пор живы. Если это так, значит…

– Извините, доктор, мою резкость, – примирительно сказал Ванзаров. – День сегодня нелегкий. Всему виной психологика…

– Что, простите?

– Веронин повел себя не из-за жадности…