Антон Чиж - Лабиринт Просперо

– Да, это вопрос! – согласился Лебедев.

– С другой стороны мистер Маверик: отличная речь, голос, осанка, ведет себя как персонаж 80-х годов прошлого века. Или провинциальный премьер. Все вещи в чемоданах американские, новые, неношеные. В чемодане, причем на самом верху, – старенькое издание «Бури» с пометками. Так делает актер, когда учит роль. Зачем американскому богачу какая-то пьеса с пометками? Главное: у лже-Маверика кончики пальцев гладкие и без натертостей. А на пальцах лже-Меркумова я нащупал мозольки…

– Какие бывают у карточных шулеров! – закончил Аполлон Григорьевич. – Это факт.

– Оставалось самое сложное: поменять их местами. Ну, и догадаться, как можно отравить старого врага, не прикасаясь к нему.

– Неужели ни Веронин, ни старушка не узнали подделку?

– Прошло двадцать лет, – сказал Ванзаров. – Явился статный, богатый красавец. Кто сможет сравнить его с тем щуплым юношей? Кто будет взглядываться в провинциального актера с бритым черепом? Люди ведут себя так, как от них ожидают. Они слепы и глухи. Впрочем, как и я.

– Но ведь Игнатьев не мог не заметить подмены?

– Во-первых, нотариусу глаза застилал туман денег. Но ведь главное, Кторов его не обманул: он принес настоящее завещание, показал свой американский паспорт. Все было сделано по закону. Нотариус не смотрит на лица, он смотрит в бумаги. Бумаги были в порядке. Когда потом явился лже-Маверик в той самой шубе, но без широкополой шляпы, с красивым благородным лицом богача, отчего бы Игнатьеву сомневаться? Да и узнать настоящего Кторова в бритом провинциале было невозможно. Нотариус видел его мельком, в конце дня, когда накопилась усталость. Шляпа тщательно прикрывала большую часть лица. Никакого колдовства. Точный расчет человеческого поведения.

– Психологика ваша уважаемая… – только и мог сказать Лебедев. – Просто и ужасно. Да, но как же его дочь?

– А что дочь? – спросил Ванзаров. Этой темы ему касаться было трудно.

– Разве она сердцем не узнала настоящего отца?

– И это говорит великий ученый, отвергающий даже тень психологики?

Аполлон Григорьевич понял, что немного свернул не туда.

– Я говорю о внешнем сходстве…

– Кторов выбрал провинциального Меркумова не только потому, что его никто не знает в столице, – ответил Ванзаров. – Такие мелочи его не волновали. Иначе бы он не пригласил Стрепетовых и Лотошкина. Он выбирал актера, похожего на себя. Скажите честно: кого бы вы скорее признали ее отцом, не изучая строение лица?

– Да уж, вопрос…

– Вот вы на него и ответили.

– Неужели ему не хотелось обнять дочь, признаться ей, сказать, как любит ее, как готов на все ради ее счастья?

– Проявления человеческих чувств в такой игре не учитываются.

– Не нахожу слов… А Лотошкин?

– Лотошкин играл хорошо. Это была его роль по праву. Вот только его полное равнодушие к судьбе хозяина было странно: как будто он знал, что должно произойти.

Лебедев глубоко вдохнул и налил в рюмки. Водка в «Европейской» была отличная.

– Откройте тайну, – сказал он, закусив расстегайчиком.

– Какую желаете?

– Как сейф открыли…

– На заглавной странице «Бури» над буквами были затертости. Чтобы не забыть шифр, Кторов взял его с названия пьесы. Тем более что количество колесиков было впору. Цифра – порядковая буква алфавита. Примитивно.

– Да уж… – только и мог сказать Лебедев. – Такая голова, и такой преступный ум. Смерть себе выбрал во льдах. Зачем?

– Рассчитал, что снегом занесет, а весной уйдет под лед, – ответил Ванзаров. – Умный способ исчезнуть навсегда. Если бы мы не бежали за ним следом, ни за что бы не нашли. Думаю, полицейская собака на снегу ничего не нашла.

– Сильный характер. Одного не пойму: почему он подпись не ставил?

Ванзаров поблагодарил за вопрос.

– Знаете, в английском театре времен Шекспира был особый костюм невидимки?

– Что-то вроде черного плаща с капюшоном? – жуя, спросил Аполлон Григорьевич.

– Историкам это доподлинно неизвестно. Знают, что костюм невидимки был. Им пользовались, когда хотели показать, что находящимся на сцене персонажам тот, что в этом костюме, невидим. Только зрителям. Как он выглядел – сказать не могу. Так и здесь. Отсутствие подписи – лучшая подпись: я такой один. Меня знают все и не знает никто. Я волшебник. Я – Просперо…

– Родион Георгиевич, вы уверены, что все это происходило на самом деле?

– Трудно сказать, Аполлон Григорьевич, – ответил Ванзаров. – Ведь если подумать, то, что мы считаем установленным фактом, на самом деле лишь кажется таковым. Да и то сказать: то, что кажется тебе, не значит, что кажется именно тебе. Быть может, это кажется кому-то другому. Как, собственно, и ты сам… Все могло случиться совсем по-иному. Нам никогда не узнать истинного смысла потому, что смысла нет. А тот, что нам дан – никто не поручится, что он истинный. В этом нашем, одном из возможных миров нам что-то кажется правдой. А в другом, быть может, правдой кажется нечто другое. Например, в другом мире будет победа маленького бельгийца над преступником. В третьем – ротмистр Францевич блестяще распутал клубок. Где-то они пересекаются, а где-то летят в мироздании сами по себе. Нам не дано знать, в каком мире мы сейчас с вами, друг мой, куда занесла нас волшебная буря, где истина, и есть ли она вообще, или ее нет, или она слишком на виду, чтобы ее заметить. В общем, все сложно…

– Вы так полагаете?

– Простите, это была глупость… Забудьте… Водка здесь крепкая.

– Как же психологика?

– Она на что-то сгодится. В одном из возможных миров.

– Надеюсь, в нашем…

– Как знать… Как знать…

– Кстати, что подарили бельгийцу и Францевичу?

– Полную ерунду. Как я полагаю.

Лебедев не удержался и поднял рюмку за психологику. Ванзаров всем сердцем ответил «за криминалистику». Обед продолжался весело и не спеша.

До глубокой ночи.

…Если нам подниматься мысленным взглядом все выше, над гостиницей «Европейской», над заснеженной столицей империи, над самой дремлющей Россией, а потом еще выше, над Землей, уйти к самым звездам, в вечную пустоту космоса, чем покажется боль, желания, любовь и даже сама смерть пред безграничным величием этого мироздания? Мелкой пылью, да и то незаметой. А если время и пространство вовсе не одно, а их нескончаемый счет, и все они вертятся в механизме, который и вообразить нельзя, то все человеческие страдания и радости будут, в сущности, искрой, что проскакивает в трении колесиков механизма. И не более того. Какая там истина…

Вслух мыслей этих Ванзаров себе не позволил. Аполлон Григорьевич поднял бы на смех. Такая живая натура. И верит в торжество науки…

Дорогая Агата!