Эля Хакимова - Дело княжны Саломеи

— Пульса де - нура , — вдруг медленно и раздельно, без всякой интонации, как это ему было свойственно, проговорил Тюрк. Максим Максимович живо обернулся:

— Что такое?

— Розги праведника , — усмехнулся Зиновий. Грушевский едва не подпрыгнул, когда молчаливый «булыжник» вдруг заговорил. Ай да Тюрк, просто волшебник какой-то!

— Гнев праведника, кфида , — пояснил далее Максиму Максимовичу Тюрк, — он может наслать Божью кару на святотатца и отступника. Превратить врага веры в груду костей, натравить на скверных мальчишек медведя, чтобы он их разорвал. И все в таком роде. Например, отнять огнем руку, подписавшую документ об отречении от иудаизма.

— Вы думаете, Мойша Радлов и есть тот праведник?! — изумился Грушевский и воззрился на Зиновия, как на восьмое чудо света.

Молчание. Тут снова вступил Тюрк:

— Княжна мертва.

Юноша сел и выпрямился на своей деревянной лавке, на которой раньше ожидали приема посетители, посему она отличалась крайним неудобством и твердостью.

— Я видел ее портрет, — задумчиво сказал Грушевский, вспоминая колыхание кисеи на картине, из-за которого казалось, что живая девушка стоит за окном.

— А я видел ее , — резко сказал, словно плюнул, молодой человек, поднял голову и прямо взглянул на Грушевского.

— Значит, вы не убивали ее?

— Я любил ее. Но если она предпочла другого, то что ж… Все люди свободны. Я так же, как она.

— Шекспировские страсти, — кивнул Максим Максимович. — Ваша последняя встреча, что произошло между Ромео и Джульеттой?

— Мы встретились в ночь перед венчанием. Она говорила, что приняла решение выйти замуж ради денег. Что я волен ждать ее или уехать. В нас стреляли. Она вскрикнула, нападавшие сбежали. Рана в плече. В больницу? Нет, пустяк. Все.

Телеграфный стиль раненого как нельзя лучше передавал и его лихорадочное состояние, и горечь последнего свидания с любимой.

— Вы преследовали ее. Зачем? Приехали за ней в Свиблово после объяснения в последней надежде или, может, чтобы отомстить?

— Зачем? Нет, глупо. Проводил. Удостоверился, что доехала, что все в порядке, — пожал плечом и тут же скорчился, каждое движение причиняло невыносимые страдания.

— О смерти княжны вы узнали из газет? — снова вступил Тюрк. Перемена темы не понравилась Грушевскому, он подавал отчаянные знаки прекратить, однако Иван Карлович только непонимающе посмотрел на него.

— Думал, ошибка. Писали, что пропала. Это следствие ранения? — мрачно предположил Зиновий.

— Рана была легкой. Маленький шрам после выздоровления, да ревматические боли в старости, доживи княжна до нее, — попытался смягчить удар Максим Максимович. Он укоризненно покачал головой компаньону, что, однако, не произвело на Тюрка никакого впечатления, и тот снова прокаркал:

— Это не все, что довелось пережить княжне перед смертью.

— Говорите! — приказал раненый.

— Ее отравили редким ядом, не оставив никакого шанса выжить. Случайная жертва того же самого яда скончалась в муках и страданиях на следующий день после того, как он проник в ее организм. Еще княжну пытались задушить, правда, не желая смерти, но в этом деле рассчитать силы крайне сложно. Но умерла она иначе.

— Говорите!!! — страшным голосом, тихим и мрачным, будто из могилы, снова прошептал истязуемый.

— Она утонула в озере. Зачем она туда пошла, неясно. Видимо, когда она оказалась в воде, силы ее уже были на исходе. Она все осознавала, все чувствовала, но ничего не могла сделать, чтобы защитить себя. Вода постепенно заполняла ее легкие вместо воздуха, говорят, это мучительно больно.

Зиновий, застонав, откинулся на лавку и с силой стукнулся о дерево затылком. Грушевский кинулся к нему, пытаясь удержать от конвульсий, но раненый ударил его забинтованной рукой и тут же впал в благословенное забытье от боли.

— Иван Карлович! — гневно закричал Грушевский. — Как вы можете быть столь жестоки с несчастным?! Вы изверг без капли жалости и сострадания.

— Зато теперь вы можете осмотреть его, — пожал плечами Тюрк. — А он, возможно, захочет с нами сотрудничать.

— Блестяще! — с восторгом ворвался в кабинет подслушивавший за дверью Призоров. — Наверняка он захочет отомстить.

— Не понимаю причин для такой бурной радости, — недовольно проворчал Максим Максимович, осторожно осматривая раненую руку. — Незаконно добывать улики — это почему-то плохо, а применять недостойные методы допроса — хорошо!

Но его никто не слушал. Осмотр показал, что необходима немедленная ампутация. «Немедленная!» — пригрозил Грушевский, если они не хотят отправить на тот свет единственную свою надежду на раскрытие дела. Призоров всполошился. Он и не подозревал, что ранение может быть настолько серьезным. Срочно запрягли служебную конку, единственную в каретном сарае довольно небогатой конторы. Грушевский, утомленный событиями этого бурного дня, попросил Тюрка отвезти его домой на «Серебряном призраке». Не будет же он ссориться с несчастным идиотом, из-за того что тот такой, какой он есть. В конце концов, именно из-за этой особенности Ивана Карловича Грушевского и пригласили в компаньоны к этому больному аристократу, чудаку и миллионеру. Но всю дорогу Максим Максимович горько пенял Тюрку за отсутствие душевности, элементарных понятий человечности и откровенную жестокость.

— Как вы не понимаете, — горячился раздосадованный Грушевский, — юноша только что потерял любовь всей своей жизни, проклят родными. Страдает от невыносимых болей из-за раны. В перспективе останется навеки инвалидом, если вообще выживет, а серьезность своего положения, поверьте мне, оценит любой человек, у которого началось заражение крови. А тут вы с этими ужасными подробностями и предположениями о муках, которые испытала его любимая перед смертью! Откуда у вас, кстати, столько красноречия и воображения взялось, я затрудняюсь объяснить!

— Иначе его невозможно было вынудить заговорить, склонить к сотрудничеству или просто дать согласие отвезти в больницу, — невозмутимо пояснил в ответ Иван Карлович.

— Так он и не давал!

— Он не возражал, — резонно заметил Тюрк.

— Нет, вы бесчувственный чурбан, а не идиот, уж простите меня за вольность интерпретации вашего диагноза! Если бы кто-нибудь рассказал мне про страдания моей милой Пульхерии Ивановны!..

— Вы уверены, что она не страдала?

— Да… что… — оторопел Максим Максимович, жестоко пораженный в самое сердце. — Что вы себе позволяете?!

— Просто о том, что чувствует человек, может знать только он сам. Вы можете быть уверены только в том, что чувствовали вы по отношению к вашей супруге. О том, что чувствовала она, знает лишь один человек, она же. По-моему, все предельно просто.