Эля Хакимова - Дело княжны Саломеи

Грушевский испепелил шофера ненавидящим взглядом и не счел необходимым отвечать на такое ужасное оскорбление. Благо, они уже подъехали к нужному дому. Он гордо встал, величественно вышел из мотора и, не удостоив ни словом своего оппонента, удалился. На этом свое недолгое и бурное компаньонство он посчитал категорически законченным.

Ночь Грушевский провел ужасно. Уж и не вспомнить, когда в последний раз он так плохо почивал. Пожалуй, накануне свадьбы, много-много лет тому назад. Такие же точно кошмары кружили молодого Грушевского в своем страшном хороводе. Чудовищные хари, хохоча, подкидывали его вверх, играли с ним, и он чувствовал себя ничтожной щепкой, которой забавляются огромные волны неведомого моря-окияна из детской сказки. Вот из черных волн вышел хоровод наяд в белых накидках. Они нежно улыбались, манили его в темные бездны и сверкали прекрасными очами из-под полупрозрачных вуалей.

В этом последнем сне юные мертвые невесты во главе с графиней Марьей Паниной, насмешливо издеваясь над несчастным, взмокшим от ужаса и унижения Максимом Максимовичем, закружили его в своем белесом полупрозрачном хороводе, увлекая все глубже и глубже в неясный пугающий хаос, в котором, как совершенно точно знал Грушевский, нельзя дышать, а тяжелая холодная вода уже заполняет его легкие вместо свежего воздуха. Над омутом, который неумолимо затягивал в бездну изнемогающего Максима Максимовича, так же смеясь, реяли три невероятных создания. Колибри в голубом пухе и розовых перьях, Ундина с чешуйчатым хвостом и почему-то с крылышками, какие бывают на фартуке у горничной, и Серпентина с медными и серебряными пятнами на узком извивающемся теле. Но вот появилась его несравненная Пульхерия в своем скромном подвенечном наряде, с ясным золотым огоньком над свечой, которую она держала, пока батюшка обходил вокруг новобрачных и троекратно прикладывал к их челу святые церковные венцы. Возлюбленная Пульхерия, с пухлыми щечками и милой ямочкой на подбородке, разогнала хоровод невест и тот душный морок зеленоватой гнили, которая совсем уж было подобралась к Максиму Максимовичу снизу, из холодной мрачной тьмы, над которой он парил, рискуя каждую минуту сверзиться вниз. В этот миг Грушевский проснулся на сбитых от неспокойного сна простынях.

— Максим Максимыч, — стучала в дверь и звала его Варвара Сергеевна. — Вас опять этот малахольный князь на моторе дожидается, и вот еще записку с курьером прислали.

В записке Коля извещал, что сегодня из Москвы приезжает Ольга Николаевна. Если надо, то встретиться с ней можно будет вечером в кабаре «Цветы Зла», по такому-то адресу. Он сам тоже намерен быть там, для того чтобы вернуть Фидельку, которая очень грустит без хозяйки. К тому же в вечерней программе будет коротенькая реприза из его последней пьесы. Прочитав записку, Грушевский задумчиво почесал в затылке. Уже через минуту он решил простить бедного Тюрка. На этот раз Грушевский пригласил Ивана Карловича к себе в квартиру. Разделил с ним по-братски и кофейник кофею, и выборгский крендель. Неловко откашливаясь, он попробовал извиниться перед компаньоном:

— Вы уж, Иван Карлыч, того… не особенно чтобы очень этого…

— Нам пора, — не ответив, подал ему Тюрк письмо. — Прислали утром.

— Князья Ангелашвили честь имеют просить… Зачем?

— Думаю, они знают о пассажире из Ревеля, — флегматично пожав плечами, ответил Тюрк и ловко сцапал последнюю булку с тарелки.

— Что ж… — задумался Грушевский о странностях своего компаньона. — Если на «Серебряном призраке», то едем.

Когда компаньоны вошли в уже знакомую им роскошную гостиную на Мойке, они застали князя с княгиней и дядюшку, примостившегося на диванчике у дверей. По пути Грушевскому пришло в голову, что контора Призорова находится слишком близко от квартиры, которую занимали Ангелашвили, и компаньон побеспокоился, как бы из этого чего не вышло. Но потом, понадеявшись, что Призоров все еще в Мариинской при Зиновии и Копейкине, успокоился. Насколько он знал, бедную княжну вчера вернули родителям в закрытом гробу, и те похоронили ее на кладбище Александро-Невской лавры, где покоились многие поколения древнего рода Мещерских.

— Прошу вас, господа, — широким жестом князь гостеприимно предложил гостям располагаться в креслах у дивана. Он отложил газету и нежно накрыл своей рукой тонкую кисть княгини, сидевшей рядом с ним на диване.

— Вы нас позвали… — осторожно, словно ступая по минному полю, начал Грушевский. Но княгиня нетерпеливо прервала его:

— Я знаю, что в город вчера привезли одного подозреваемого. Того самого, за которым наблюдал по нашему поручению частный сыщик.

— Ддда, — промямлил Грушевский. — Но это конфиденциально… Собственно, он в больнице. И не то чтобы подозреваемый…

— Господа, — просто произнесла княгиня. — Надеюсь, я не оскорбила вас недоверием или недостатком откровенности и, думаю, со своей стороны, имею право на такое же отношение.

— О, конечно, не извольте сомневаться! — и Грушевский выложил все, что им удалось выяснить. Также он упомянул о возможностях гипноза и прочел краткую лекцию о предотвращении сепсиса.

— Как вас принял мой первый… Борис Георгиевич? Что он сказал о визите Саломеи? — При этих словах жены князь несколько напрягся.

Грушевский, по мере способностей смягчая детали, рассказал о визите во дворец на Английской набережной. Также он счел нужным рассказать и об аресте Зиновия Радлова, за которым так пристально следили сыщики, нанятые княгиней. Поведав о серьезности ранения и о том, что раненый в данный момент находится в больнице, которой заведует его старый друг Копейкин, Грушевский закруглился. Про умопомрачительную Афину рассказывать пред светлым ликом княгини он не решился, да и пользы в том никакой не видел. К тому же неизвестно, удастся ли прищучить такую сказочную особу обыкновенными мирскими методами. Внимательно выслушав посетителей, княгиня ненадолго задумалась и сказала:

— Господа, я вижу, после посещения Бориса Георгиевича и беседы с ним вы вполне можете составить себе ложное представление о положении вещей. Я расскажу вам свою историю, а после вы уж сами решите, есть ли у вас что-либо добавить к вашему рассказу. История, которую я хочу поведать, касается меня и моего первого мужа. Друг мой, — внушительным тоном произнесла княгиня, прямо глядя в глаза встрепенувшегося князя. — Людям, ищущим причину смерти нашей дочери, необходимо знать все, даже то, что я не решилась поведать раньше, хотя я никогда и никому другому не стала бы этого рассказывать. Итак, господа, это печальная повесть горя и потерь.

Тут дядюшка, сидевший у дверей, как хорошо выученный эрдельтерьер, внезапно вскочил с каким-то сдавленным звуком, выдававшим полное неприятие происходящих событий.