Валерия Вербинина - Эхо возмездия

Джонатан Бэрли шевельнулся.

– Вчера за ужином вы упоминали о двойственности русского характера. Что именно вы имели в виду, сэр?

– Попробую объяснить, – оживился Павел Антонович. – Дело в том, дорогой сэр, что у русского характера есть две стороны, и люди, которые не дали себе труда вникнуть в предмет, на этом основании часто упрекают нас в двуличии. В обычной жизни, когда на горизонте нет никаких угроз, русский человек, если можно так выразиться, расслабляется. Вы видите добродушного, беспечного, частенько ленивого мужичка, который довольствуется малым, если судьба не предоставляет ему большего, – но если предоставляет, он не успокоится, пока не исчерпает все ее блага. Эту русскую черту можно хорошо видеть на примере наших людей, которые неожиданно разбогатели и пускаются во все тяжкие, – пояснил Снегирев. – Умение довольствоваться малым, о котором я говорю, некоторые путают со смирением, с какой-то особой русской терпеливостью и прочим. Я же полагаю, это одна из сторон совсем другого качества – внутренней свободы, которая у русских не связана с материальным благосостоянием, с государственным строем и вообще ни с какими внешними признаками. Свобода, о которой я говорю, – еще очень мало изученный предмет. Во всяком случае, это не свобода по типу «плевать я хотел на всех остальных людей», а свобода в стиле «моя душа – моя крепость», если можно так выразиться. У разных людей она будет выражаться по-разному. Один может дойти до стремления стать юродивым, другой ограничится тем, что будет уделять внешнему миру лишь столько внимания, сколько необходимо. При этом со стороны будет казаться, что он полностью включен в деятельность, которая от него требуется обстоятельствами, и ни о чем другом даже не помышляет. Внутренняя свобода, о которой я говорю, порой требует и внешнего соответствия; так вот, когда русский попадает на бескрайний простор, где от горизонта до горизонта – леса, луга, поля, река, он чувствует, что это его, русское, родное, близкое его душе и в то же время близкое всем русским вообще…

Джонатан Бэрли откашлялся.

– Свобода внутри себя – это, конечно, весьма интересный предмет, – осторожно заметил он, – хоть он и вызовет немало споров… Но мы, кажется, начали говорить о том, что у русского характера есть две стороны. Какая же вторая?

– Ах да, – Снегирев слегка поморщился. – Когда кто-то видит русского в условиях мирной жизни – безалаберного, беспечного, где-то даже чрезмерно доверчивого, – посторонний наблюдатель начинает думать, что стоящий перед ним человек слаб и не представляет из себя ничего особенного, а значит, с ним легко будет справиться. Но все дело в том, что русский в условиях мира и русский в условиях войны – это два совершенно разных человека. На войне русский становится совсем другим. Если он решил сражаться, он будет сражаться до конца, жестоко, не щадя ни себя, ни тем более врага – потому что история предыдущих поколений научила его: с врагами договариваться бесполезно, их можно только уничтожать. Если врагу нанесен существенный урон, то даже поражение у нас перестает считаться таковым, и самый яркий пример – то же самое Бородино…

– Вне всяких сомнений, это очень удобно – считать поражение победой, – заметил Бэрли с легкой иронией.

– Ну, вы, англичане, тоже любите утверждать, что Наполеона победили только вы, а усилия России и союзников ничего не значат, – парировал хозяин дома. – Не так ли?

– Я пишу книгу не о Наполеоне, а о вашей стране, – дипломатично напомнил Бэрли.

– Чтобы написать книгу о России, надо пожить тут хотя бы несколько лет, – устало ответил Павел Антонович, садясь в кресло возле бюро. – Простите меня, но недостаточно выучить язык и прочитать в оригинале Пушкина, Достоевского и графа Толстого. А вы приехали сюда на несколько дней и думаете, что вам удастся понять Россию, поговорив со мной и пообщавшись с ограниченным количеством людей… Это невозможно, просто невозможно!

– Боюсь, у меня другая точка зрения на данный вопрос, – усмехнулся Бэрли. – Простите меня, сэр, но необязательно съесть целого барана, чтобы понять вкус баранины. Достаточно и одной котлеты.

Возможно, в намерения почтенного ученого вовсе не входило демонстрировать свою самоуверенность, но в тот момент он выглядел настолько самодовольным, что Павел Антонович, хоть и был по натуре крайне мягким человеком, впервые задумался о том, не совершил ли он ошибку, впустив этого типа в свой дом. Увидев выражение лица хозяина дома, Бэрли решил перевести разговор на другую тему.

– Я видел у вас на столе черновик статьи, и заголовок меня заинтересовал, – промолвил он.

Снегирев повернулся и бросил взгляд на листки, лежащие на бюро.

– Ах да, статья… «Нация и сверхнация». По правде говоря, в ней я некоторым образом подвожу итог моих многолетних размышлений о таком важном предмете, как русская нация.

– Вот как? – молвил Бэрли, учтиво поднимая одну бровь. – И к каким же выводам вы пришли в вашей статье?

– Ну, если быть кратким, то есть нации и есть сверхнации. Сверхнации – это более крупные нации, обладающие, так сказать, большей силой притяжения и не замыкающиеся на себе. Русские – это сверхнация.

Тут, признаться, мистер Бэрли ощутил некоторое волнение – как если бы собеседник ему только что сказал, что англичане – нация второго сорта, хотя Павел Антонович не только не утверждал ничего подобного, но даже и не думал об этом.

– Сверхнации, – с увлечением продолжал Снегирев, – выходят за пределы собственно нации и принимают к себе всех, кто пожелает быть их частью, вне зависимости от происхождения и прочих условий. Поэтому императрица Екатерина – русская, хоть и немка по происхождению, Барклай-де-Толли – русский, хоть и с немецко-шотландскими корнями, и Александр Сергеевич Пушкин – русский поэт, сколько бы абиссинских предков у него ни насчитывалось. Я даже больше скажу: чтобы стать частью сверхнации, не обязательно отказываться от своей принадлежности к другой нации. Человек может считать себя русским и белорусом одновременно, или русским и немцем, или русским и шотландцем. Я не люблю делать прогнозы, но мне представляется, что будущее планеты именно за сверхнациями и, возможно, сверхдержавами. При этом национализм никуда не денется, особенно там, где дело касается малочисленных и исчезающих или, напротив, только переживающих становление наций.

Мистера Бэрли так и подмывало вступить в дискуссию, а для начала дать понять уважаемому собеседнику, что это, конечно, очень удобно – считать себя представителем сверхнации, в то время как есть куда более достойные кандидаты на эту должность, но тут дверь отворилась без стука, и в кабинет заглянула хорошенькая светловолосая барышня в голубом платье. Вид у нее был встревоженный, между тонкими бровями пролегла едва заметная складочка, которая придавала ее юному свежему лицу особенно пикантный и очаровательный вид.