Андрей Добров - Последний крик моды. Гиляровский и Ламанова

Сначала я выслушал рассказ Андреева спокойно и даже иронично. Но потом вдруг что-то повернулось у меня в голове. Маска и платье!

— Где, ты говоришь, убили? Дом двадцать на Петровке?

— Да.

— Это там, где на первых этажах гостиница «Ампир»?

— Нет, «Ампир» — это соседний дом.

Я схватил его за руку и сжал — причем, вероятно, сильно, потому что Андреев скривился.

— Прости! Большущее тебе спасибо, что рассказал. Пойду-ка посмотрю.

— Ага! — торжествующе улыбнулся Андреев. — Есть еще порох в пороховницах!

Простившись с Андреевым, я вскочил в пролетку и велел ехать на Петровку. Извозчик, огромный детина, с меня ростом, не спеша сошел с облучка и поднял верх.

— Это, если дожж пойдет, — пояснил мне детина с совершенно серьезным лицом.

— Не надо, — сказал я. — Давай быстро, спешу я. Извозчик улыбнулся.

— Это вы, барин, по адресу сели. Не беспокойтесь, не поедем — полетим! Тута недалеко — не успеем взлететь, как уже сядем.

Он так же неторопливо взобрался на облучок, а дальше произошло нечто, что даже у меня захватило дух. Уж не знаю, что у него за пара была впряжена, но только детина тряхнул вожжами, как лошади чуть не наметом снялись с места и рванули вверх по Тверской.

Сам извозчик управлял как будто нехотя, немного отвалившись вбок. Но пролетка шла по улице как рыба — юркая и резвая. Мы доехали до Петровки, как я полагаю, не дольше чем в пять минут. Слева, у подъезда дома номер 20, действительно стояло несколько нижних полицейских чинов.

— Тпррррууу! — извозчик натянул вожжи, и лошади встали как вкопанные. — Пожалте полтинничек. Ехать-то недалеко.

— Слушай, — сказал я ему, рассчитавшись. — Тебя как звать?

— А вам зачем? Что не так? Или медленно вез?

— Да нет! Интерес у меня есть к тебе.

— Иваном Дунаевым.

Дело в том, что я давно уже хотел взять на кошт какого-нибудь хорошего извозчика, чтобы он возил только меня. Мои нынешние сбережения и доходы вполне позволяли это сделать.

— А что, Иван Дунаев, не хочешь ли ты работать только на меня?

— Это как?

Я быстро объяснил, одним глазком поглядывая в сторону подъезда. Сторговались быстро. Ванька извозом зарабатывал до девяти рублей в месяц. Да плюс еще платил в артель полтора рубля за место под навесом и лавку в артельной избе. Я же предложил ему пятнадцать рублей да еще пообещал надбавлять к праздникам. Но предупредил, что хоть разъездов будет меньше, однако иногда придется ездить туда, куда обычные извозчики предпочитают не соваться. На что этот детина только ухмыльнулся и кивнул.

Велев ему подождать меня неподалеку, я, наконец, пошел к подъезду, радуясь, что решил один из своих личных вопросов.

Поздоровавшись с полицейскими, я предъявил им репортерский билет и спросил, в какой квартире произошло убийство. Один из полицейских — самый молодой попытался было дать мне от ворот поворот, но его старший и более опытный товарищ вежливо козырнул, назвал номер и даже придержал для меня дверь подъезда. Уже поднимаясь по лестнице, я услышал, как он говорит молодому:

— Ну, ты, Князькин, и дурень. Это же Гиляровский! Не скрою, я расправил плечи и поиграл бровями — пока меня никто не видел.

Квартира находилась на третьем этаже. Как же сильно отличалось это место от того дома, где еще недавно мы вынимали из петли несчастного начинающего поэта Юрия Фигуркина! Широкая лестница с медными прутьями для ковра, который убрали по причине осенней грязи. Стены, крашенные в два цвета — светло-коричневый и бежевый. И на каждой лестничной площадке — люстра. Пусть и не с хрустальными подвесками, а из обычного стекла, но все же электрическая люстра!

На третьем этаже дверь справа была неплотно прикрыта и изнутри доносились голоса. Пахло жженым магнием — вероятно, из Сыскного прибыл фотограф. Я вошел.

— Да уж! Городок у нас такой маленький, что двум людям в нем и разойтись негде! — услышал я веселый голос справа. Повернувшись, я увидел доктора Зиновьева — он застегивал свой кожаный саквояж с инструментами.

— Павел Семенович! Опять вас позвали? — спросил я, здороваясь.

— Да! В наказание, как я думаю!

— За что же вас наказывать? — спросил я.

— А вот за тот случай в Палашевском — помните? Где юноша как бы повесился. — Конечно, помню.

— Так я протокол о самоубийстве не подписал-с! Да-с! Не подписал! А представил особое мнение — о характере повреждения черепа, которое указывает скорей на убийство и последующее повешение. Очень это не понравилось следователю. И он на меня нажаловался. — А что же такое он про вас сказал?

— Что я, мол, ставлю следствию палки в колеса, а еще общаюсь с посторонними лицами, находясь при исполнении.

— И с какими такими лицами посторонними вы общаетесь при исполнении? — спросил я, хотя уже и сам догадался. — Уж не со мной ли?

— С вами, с вами, дорогой мой Владимир Алексеевич!

— Но это же чушь!

Доктор наконец справился с саквояжем и начал наматывать длинный вязаный шарф.

— А, ерунда! Начальство все равно его жалобу под зеленое сукно сунет. Он в Сыскном недавно, его из Костромы сюда перевели. Не пообтесался еще в Первопрестольной. Порядков наших либеральных не знает. Это я все шучу, Владимир Алексеевич! Пришли взглянуть на покойника?

— Да. Что с ним?

Зиновьев подмигнул мне, пригладил свою черную бороду, а потом сказал тихо:

— То же самое, что и в Палашевском.

— То есть?

— Удар сзади по черепу. Правда, вешать его потом не стали, а просто придушили руками. Но размер вмятины, как мне кажется, должен совпадать. Я сейчас в морг, где дождусь, когда привезут это тело. И сравню. Если интересно — приезжайте ко мне. Попьем чайку и поговорим. А не будет времени, так пришлите кого — я вам все запиской опишу. — Спасибо вам, Павел Семенович. Из комнаты донесся голос:

— Костя, посмотри, кто там в прихожей болтает?

В дверях, ведущих внутрь квартиры, появилась голова молодого человека. Он внимательно меня осмотрел, а потом крикнул через плечо:

— Это репортер, Захар Борисович!

— Гони его!

— Это Гиляровский! — крикнул я в сторону комнаты. — Захар Борисович, пустите посмотреть!

Послышались шаги, и дверь распахнулась. В проеме стоял невысокий сухопарый человек в сером костюме. Коротко стриженный, с небольшими колючими усиками над верхней губой. Это был инспектор Сыскного отделения, знакомый мне еще с прошлого года, когда в цирке Саламонского на Цветном бульваре началась эпидемия «смертельных номеров». Сталкивался я с ним и в этом году, в Пасху, когда описывал события, связанные с авантюрой актера Мамонта Дальского, чуть было не завершившейся большой трагедией для русского драматического искусства.

— Господин Гиляровский, — резко сказал Архипов, — вы что, решили следить за мной?