Георгий Персиков - Дело о Чертовом зеркале

– Ради бога, ради бога, – улыбнулся профессор.

– Брошюра о краеведческом музее, которую вы дарили посетителям во время демонстрации «Золотого витязя»… Помните, вы мне тоже ее дали?

Смородинов кивнул и взял точно такую же брошюру со стола.

– Вы написали рукопись, отдали ее машинистке, а потом после правки передали печатный вариант в типографию. Верно?

– Абсолютно.

– Всю рукопись писали вы лично?

– Георгий Иванович, вы меня обижаете. Я все свои работы писал и буду писать только лично. От первой до последней буквы. Правка, редактура, корректура – все это делаю только я.

Родин ненадолго замолчал. Затем снова спросил:

– Кто руководил раскопками на Заболоцкой пади? Кто писал реестр найденных предметов?

Профессор добродушно глянул поверх очков.

– Заболоцкая падь? Как же, наши последние раскопки. Да, там были неплохие результаты. Руководил я. Реестр, только у нас он именуется опись, вел Ваня Гусев как мой ассистент. Вот, кстати, эта опись, – он порылся в коробе и показал листок с аккуратно написанными строчками.

Родин секунду посмотрел на него и продолжил:

– Вы не помните, где он вел свои заметки? Чем писал? Каким пером?

– Как же, помню прекрасно. У него такой красный блокнот, in quarto [5], с отрывными страничками. Пишем мы всегда на раскопках карандашами, с перьями на ветру возиться нет возможности. У Ванюши всегда карандаши остро отточенные, еще с младенчества я его приучил. Он всегда носит с собой специальный ножичек в кожаном чехольчике, и, как только карандаш затупится, Ваня его сразу затачивает. Впрочем… мне не совсем понятны ваши вопросы… Карандаш Вани? Какое это имеет отношение к делу?

– Узнаете чуть позже, – ответил Родин. – И еще один вопрос. В тот вечер, на выставке в музее, я почему-то не видел Ваню, хотя, по логике, ему бы сам Бог велел принять участие в организации.

– Когда вы пришли, он, видимо, ушел, – ответил профессор. – Ванюша приболел. Помните, за день до выставки у него зуб разболелся, он уж и примочку с шалфеем к щеке приспособил и повязкой перемотался, но все рано не проходило. В кабинете он сидел, документы готовил. Когда подняли сэра Эндрю, я сам Ваню с выставки и отправил, да посоветовал выпить перцовки. Он как раз пошел на Введенский мост, где у нас антикварные лавки, купил карту интересную по дешевке. Потом выпил в трактире с какими-то студентами, пошел домой и спал до утра.

– Все понятно, – после короткой паузы сказал Родин. – Пожалуй, у меня более нет вопросов.

Он поднялся, поклонился Смородинову и направился к выходу.

– Подождите, – вдруг сказал профессор, медленно вставая, – вы… вы же неспроста эти вопросы задавали. Вы… Ваню моего в чем-то подозреваете?

– Не важно, – ответил Родин.

– Нет, важно! – вдруг негромко сказал профессор. – Вам не важно. А мне важно! Я Ванюшу воспитывал с тех пор, как Афоня Гусев в горах разбился. Не мог он даже мухе крылышки оторвать, не то что человека обидеть!

– Успокойтесь, господин Смородинов, – сухо ответил Родин. – Это всего лишь предположения, которые следует проверить.

– Ради бога, но, в конце концов, почему…

– Ведь после того, как Стрыльников столкнул вас с лестницы, вы не сами накладывали себе на спину компресс с барсучьим жиром? – вопросом на вопрос ответил Георгий, а затем вышел и притворил дверь.

Профессор остался один в комнате. Он опустился на большое продавленное кресло, обхватив большую голову руками.

– Да, повязку мне Ваня накладывал, понятно, почему этот Родин догадался, все же врач. Я же не акробат, чтобы сам себе до хребта достать. А кроме Вани мне и попросить-то некого. Я, правда, сказал ему, что поскользнулся в университете, когда выходил из библиотеки. Черт, Ваня же знал, что я был у Стрыльникова. Я сам ему сказал об этом утром, что иду туда. Как это глупо выглядело! Тут и дурак бы догадался. Неужели он решил за меня отомстить?

Профессор вскочил и забегал по комнате взад-вперед.

– В самом деле, все сходится. Ваня в день убийства был одет в этот нелепый костюм, в котором он похож на приказчика. Ведь говорили, что убийство совершил приказчик. Ушел он из музея как раз под вечер, и если бы отправился к ресторану, где пил Стрыльников, то как раз успел бы проломить ему голову… Ведь он сильный, мой Ванюша… Бедный мальчик… И карта… выходит, карта, о которой он мне говорил, как раз та самая, которая была у Стрыльникова. Значит, Ваня вытащил ее из кармана у мертвеца… Конечно, откуда такой роскошный манускрипт мог взяться у нас в магазине на Введенском… У кого? У Абдулина, что ли, Иван купил ее за двугривенный? Или у Шотца? Или у Лашова Алешки? Смешно. Не умеет Ваня врать. Не научил, видно, я его. Так ведь и сам не мастак… Бедный мальчик… Получается, я во всем виноват… Нет, я скажу, я пойду прямиком к губернатору и скажу, чтоб меня судили. Сейчас живо напишу все, что было, – чтоб бумага была, и прямиком к губернатору!

С этими словами старик сел за маленькую конторку, вынул чистый лист бумаги, взял перо поновей и принялся писать прошение.

Родин спустился на два этажа ниже и постучался в квартирку Ивана Гусева. Услышав: «Можно!» – он вошел. Адъюнкт сидел за столом и чистил зубным порошком длинную саблю, изъеденную ржавчиной. Всюду были навалены книги, рукописи, фотографические карточки, рисунки шахматных этюдов и географические карты. Так же, как и у профессора, только беспорядочнее. В углу сидела Катя и изучала какую-то карту. Стояла тишина.

– Здравствуй, Ваня. Добрый вечер, Катерина.

– Здравствуй, Георгий, – ответил Гусев, не поднимая глаз от сабли. – Катерина мне рассказала, что ты решил помочь старику Смородинову найти «Витязя»… Я считаю, это было вовсе ни к чему. Дрянная подделка, только и всего…

– У меня есть к тебе несколько вопросов.

– Ради бога. Присядь вон на ту кучу книг. Извини, стул у меня только один. Катя, иди домой. Это разговор только между мной и Женей.

– Это вовсе не обязательно… – запротестовал Родин, но девушка беспрекословно накинула легкую шаль и вышла из комнаты.

«Здорово ее Иван выдрессировал… Попробуй я так ей сказать в годы наших отношений… в меня бы не только сахарница полетела…»

Отогнав эти мысли, Родин уселся на стопку книг и, немного помолчав, спросил:

– Иван, ты сильно уважаешь Дэниса?

Иван усмехнулся.

– Он мне не просто учитель. Я считаю его своим истинным отцом: Денис Трофимович меня вырастил, выучил, приобщил к любимому делу… Я его не просто уважаю, но люблю как отца.

Родин снова помолчал. Иван продолжал хладнокровно чистить саблю.

– Любишь настолько, что решил отомстить Стрыльникову, который избил профессора?

Иван молчал. Только «ширк-ширк» – скакала по сабле белая тряпочка.