Клод Изнер - Коричневые башмаки с набережной Вольтера

– Уж точно не конфитюр, – пробормотала Аделина в ответ на этот вопрос.

Удовлетворенно окинув взглядом рабочие инструменты, она надела пальто, накинула на плечи шаль и спустилась по лестнице.

Наряд от Руф, подаренный мадам Джиной, пришлось надежно защитить кухонным фартуком, потому что предстоящую задачу Эфросинья расценила как сложную и даже опасную. Она расставила перед собой горшочки с конфитюром, и ей казалось, что каждый из них смотрит на нее маленькими злыми глазками, упрекая в малодушии.

– Ну что я за кулёма, это ж всего лишь сливы! Так, приступим, и чтобы ни пятнышка на костюм не посадить, и за почерком следим, не расслабляемся.

Эфросинья со всем усердием и осторожностью дописала фиолетовыми чернилами на уже приклеенных этикетках «Дорогой Мишлин Баллю» и на каждой превратила семерку в восьмерку, чтобы из 1897 года получился 1898-й. Довольная от того, что не сделала ни единой помарки, она завернула горшочки в оберточную бумагу с цветочками и положила их в корзинку. В другую пристроила два подарка для сына, купленные в Больших магазинах Лувра, добавила туда же лупу, принадлежавшую покойному Габену, и две посеребренные рамки с фотографиями Артура и Дафнэ, сделанными Виктором. На тыльной стороне рамок она написала: «С днем рождения, котеночек! От любящей тебя мамочки». Всхлипнув от умиления, еще раз перебрала свертки, устраивая их поудобнее. А когда уже пора было выходить, в дверь постучали.

– Кто там? – подпрыгнула от неожиданности Эфросинья.

– Обожаемые родственники, – прозвучал ироничный голос, и она бросилась открывать.

С чемоданами и связками книг вошли улыбающиеся Кэндзи и Джина.

– Какой оригинальный наряд, – восхитился японец, поставив поклажу в углу. – Горничная в праздничных оборках!

Смущенная хозяйка дома поспешно развязала тесемки фартука.

– А так? Как я выгляжу? – Она покрутилась перед гостями, гордая собой.

– Волшебно! – похвалила Джина. – По-моему, вы ужасно похудели.

Эфросинья конечно же не стала говорить о том, что ей пришлось потратить уйму времени, чтобы надставить костюм, в который не удалось влезть с первого раза.

Кэндзи нетерпеливо потоптался на месте:

– Ну-с, дамы уже готовы отправиться на бал?

– О, месье Мори, позвольте попросить вас об услуге: не могли бы вы прихватить эту корзинку для мадам Баллю? Она тоже приглашена.

Кэндзи со вздохом поднял корзинку. Он всю дорогу тащил их с Джиной багаж, и у него уже разламывалась поясница, а тут еще лишний груз.

– Что у вас там? Килограмм пуха или килограмм свинца?

– Ах, я бы сама донесла, но с моим варикозом… – замялась Эфросинья, – да еще радикулит разыгрался…

– Воистину, кто сам себя жалеет, того все холят и лелеют, а на терпеливых воду возят, – хмыкнул японец, любивший изъясняться пословицами собственного сочинения.

– Воду? – удивилась Эфросинья. – Нет-нет, месье Мори, в корзинке нет ни пуха, ни свинца, ни воды – там конфитюр!

– Да уж, теперь она гораздо легче, – пробурчал Кэндзи, морщась от боли в спине.

Во второй половине дня свирепствовали мокрый снег и ледяной ветер. К вечеру переулки, соседствующие с улицей Сен-Дени, заволокло противным туманом. Папаша Гляди-в-Оба в обнимку с литром дешевого красного вина брел мимо бездомных, выстроившихся в очередь у освещенной витрины в доме номер 35. На грязном стекле заведения красовались разноцветные буквы: «ФРАДЭН». Бездомные стояли тихо – никакой толкотни и ругани. На пороге каждый вполголоса обменивался парой слов с хозяином заведения, предоставлявшим страждущим ночлег и горячий суп за четыре су. Те, у кого нужной суммы не набиралось, уходили восвояси и спали с пустым желудком под мостами, на руинах городских укреплений, на внешних бульварах.

Папаша Гляди-в-Оба поздоровался с молодым оборванцем, державшимся в сторонке.

– Что, Жужу, натырил четыре монеты? В тепле ночь проведешь?

– Нет… – вздохнул парень. – Весь день разгружал ящики с фруктами на Центральном рынке, но заработал всего три пятьдесят. Придется проделать еще одну дырку в поясе.

– Не кисни, приятель, вот тебе два су, на лишние выпей за мое здоровье.

– Ну, Гляди-в-Оба, ты мой спаситель! Я верну!

Распрощавшись с оборванцем, старый нищий направил стопы к улице Бризмиш. Там, в подвале здания, предназначенного на слом, он обустроил себе жилище. Укрывшись от ветра под навесом подъезда, зажег огарок свечи, переступил порог и услышал какой-то шорох.

– Неужто гости у меня? Этого еще не хватало! Кого там принесла нелегкая?

Папаша Гляди-в-Оба сделал несколько нерешительных шагов по полу, заваленному мусором и объедками… и замер: кто-то сзади схватил его за воротник куртки, а между лопатками он почувствовал давление чего-то острого и твердого.

– Вечер добрый, Гляди-в-Оба, я в точности за тобой. Не вертись, дружище. Ты ведь уже слепой, будет обидно, наверное, сделаться еще и немым.

– Не по адресу вы вломились. Я ж гол как сокол, что с меня взять?

– Сейчас разрыдаюсь от жалости. – Голос неопределенного тембра, лишенный интонаций, звучал прямо над ухом нищего. – Берегись, Гляди-в-Оба, ты меня не знаешь, но мне-то о тебе много чего известно. Я за тобой наблюдаю, глаз с тебя не спускаю. Помнишь, что было десятого января? В тот день ты обчистил кружку для подаяний в церкви Святого Евстахия. И скажу тебе, небогоугодное это дело зариться на поповские денежки, очень это некрасиво, постыдился бы! Впрочем, отпускаю тебе грехи, сын мой, ибо Господь велел прощать. Так вот, вечером того же дня ты ошивался на улице Пьера Леско. Мне нужно знать, не заметил ли ты кого-нибудь, выходившего из дома Филомены Лакарель.

– Нет, – выдохнул старик.

– Обманывать нехорошо, Гляди-в-Оба. Ложью сыт не будешь. А если я чуть надавлю на клинок, так и вовсе навсегда голодным останешься.

– Э-э… ну там много всякого народу ходило-выходило. В тот самый вечер, о котором вы толкуете, к примеру, видал я какого-то типчика, по уши закутанного в плащ, да еще в капюшоне, так что физиономии не разглядеть было. Так этот типчик как раз из дома Филомены вышел с двумя корзинками. А потом, через пару дней, одна толстуха от нее выскочила да так дунула – только пятки сверкали.

– Толстуха? Как ее зовут?

– Без понятия. Она приятельница Филомены.

– Знаешь, где она живет?

– Не-а. Но они иногда вместе ходят перекусить да пропустить стаканчик в кабачок «Морай» на улице Тюрбиго.

– Очень мило с твоей стороны, папаша Гляди-в-Оба, поделиться со мной такими важными сведениями. А теперь слушай меня внимательно. Вероятно, тебя захотят допросить флики, и вот что ты им скажешь – запомни хорошенько, это в твоих интересах, если хочешь и дальше дышать прекрасным воздухом столицы…