Клод Изнер - Коричневые башмаки с набережной Вольтера

Прикрепленный к длинной рукоятке серп мелькал в листве на высоте десятка метров над дорогой, по которой ползли редкие в этот час людишки-муравьишки, задирая носы к макушке дерева, ахая от изумления. Нет, он, Гаэтан, не упадет, просто не может упасть. Он, как всегда, выйдет победителем, выполнит эту почетную и опасную миссию, возложенную на него за сноровку и бесстрашие. Вяз примет надлежащий вид!

Амадей замер от восхищения, которое всегда испытывал в присутствии отважных людей. А парень, балансировавший сейчас на изрядной высоте, превосходил многих храбрецов, встреченных Амадеем за время долгих странствий. Именно поэтому совершенно необходимо было вывести его из игры, пока он не проник в тайну, уже принесшую людям столько бед. Если только он уже не завладел ключом к разгадке… Стало быть, надо воспользоваться тем, что обрезчик сучьев трудится в поте лица, вернуться на площадь Каира и обыскать его жилище. А если там ничего подозрительного не найдется – продолжить слежку. Амадей зашагал обратно. Северный ветер рвал полы плаща, но его владелец не чувствовал холода. Он улыбался – скорее по привычке, нежели по велению души. Ему доводилось одерживать верх над соперниками посерьезнее…

На площади Каира чесальщицы давно уже вовсю трудились под египетским фризом: оприходовали холостяцкие постельные принадлежности и шерстяные платья. Пока их руки непрерывно чесали шерсть, языки тоже мололи без устали.

– Да говорю ж вам, экие бестолочи! Я по запаху чую, чейное шмотье – бабское или мужское! А это – супружеское, вот глядите: тут два отпечаточка, да так близко друг к другу, что побьюсь об заклад – ночка у кого-то жаркая была! – разорялась кумушка с длинными седыми волосами, заплетенными в косу на эльзасский манер.

– Ну-ка, ну-ка, покажь, сейчас мы понюхаем да пощупаем! – покатывались со смеху ее товарки.

Воспользовавшись этим бурным весельем, серый домашний кот незаметно шмыгнул в подъезд и прошелся по вестибюлю, отделанному красной и черной плиткой. За ним к лестничному маршу с навощенными крутыми ступеньками так же незаметно проскользнул Амадей. На каждом этаже здесь было по две квартиры, разделенные общим санузлом. Жилище обрезчика сучьев находилось в третьем этаже, слева, и в хлипкой двери оказался всего один замок. Отпереть его с помощью железного штыря не составило труда.

На кухоньке не больше чулана громоздились горы грязной посуды. Плита на бунзеновской газовой горелке, обросшая жирной копотью, служила пристанищем для пригоревших кастрюль и корзинки с дырявыми носками. Обшарпанный коридор вел в комнату, где обнаружились узкая кушетка и стол с мраморной столешницей, а на столе – лоханка с остатками мыльной воды.

Амадей в приступе отвращения потер нос и направился во вторую комнату, побольше. Здесь дела обстояли лучше, на стенах даже были миндально-зеленые обои с белыми цветами. Если бы не замызганные окна с обтрепавшимися занавесками, ему бы тут даже понравилось.

«Все признаки холостяцкого логова. Хозяин не слишком образован, вырос в приюте, или же, наоборот, родители с ним слишком нянчились. Однако в этой вопиющей бесхозяйственности даже прослеживается намек на художественный вкус», – подумал он, созерцая запыленный комод, люстру с двумя лампами в круглых плафонах опалового стекла и венецианское зеркало в лакированной раме. Но наибольшее впечатление на него произвел книжный шкаф, собранный из неотесанных досок, по-видимому раздобытых самим владельцем в разных местах и принадлежащих разным эпохам. При виде двух гравюр Якоба ван Рейсдаля с изображением деревьев Амадей даже забыл о холоде – каминная жаровня остыла. Если Гаэтан Ларю владеет драгоценным манускриптом, есть шанс найти это сокровище среди книг, раз уж в его коллекции есть такие редкости.

На поиски в шкафу ушел целый час. Большинство изданий были посвящены лесам и лесоводству, ботанике, эволюции и происхождению видов. Часть собрания составляли приключенческие романы и произведения Александра Дюма. Еще час Амадей потратил на то, чтобы обыскать ящики комода, перетряхнуть ворох одежды, сваленной в кучи на полках платяного шкафа и висевшей на «плечиках», пошарить под матрасами и обследовать низ мраморной столешницы в спальне. В общем, он, невнятно бормоча себе под нос, черными от пыли руками перевернул вверх дном все жилище Гаэтана Ларю, заляпав отпечатками ладоней грязную мебель. И единственным положительным результатом этих поисков стало массовое паническое бегство пауков из-под плинтусов. Драгоценного манускрипта не было. Были грязные платки, разбросанные по паркету, и тонны пыли.

Когда Амадей вышел из квартиры обрезчика сучьев, с верхней площадки степенно спустился серый кот, готовый отправиться с хозяином в новую экспедицию, и они вместе покинули дом на площади Каира.

Букинист с недобрым взглядом и любезной улыбкой раскладывал на парапете истрепанные партитуры, вожделенно косясь на проходивших мимо особ женского пола. Бретонская семейная пара выгребла из ящиков картонные папки, набитые эстампами и литографиями. Он развешивал гравюры на прищепках, она сметала с них пыль. Несколько дамочек в мехах рассеянно листали журналы и небрежно бросали их обратно на прилавки.

Виктор, не останавливаясь, дошел до набережной Вольтера и сразу увидел толпу, собравшуюся у стойки Фюльбера Ботье. Люди вполголоса переговаривались, то и дело звучали слова «без головы», но напуганными они не выглядели – скорее возбужденными и даже довольными тем, что из ряда вон выходящее событие, пусть и премерзкое, скрасило монотонные будни. Фюльбер Ботье, так и не поднявший крышки ящиков, старался держать себя в руках и лишь свирепо поглядывал на особенно дерзких зевак. Пожилой букинист был бледен, лицо осунулось, взлохмаченные седые волосы трепал ветер. В роли исторической достопримечательности он чувствовал себя преотвратно и уже с трудом терпел это полчище вампиров, лишенных нормального человеческого сочувствия, наступавших на запертую стойку и тыкавших в него пальцами.

«Почему его не арестовали?» – перешептывались зеваки, у которых не хватало духу спросить об этом самого Фюльбера.

– Доброе утро, – сказал Виктор. Хорошенько поработав локтями, он наконец пробился к букинисту сквозь толпу.

– Оставьте меня в покое! – бросил тот, не оборачиваясь.

– Это я, Виктор Легри.

– О, прошу прощения, нервишки у меня пошаливают. Только поглядите на этих падальщиков: клювы поразевали, глаза вытаращили! Как сказал бы Рабле, «Париж ротозействующий». И скопище все растет – толпа толпится при виде толпы.

– Я смотрю, некоторые ваши коллеги сегодня тоже ротозействуют, но где-то в другом месте, – заметил Виктор, указав на ряд запертых стоек. Рауль Перо, Вонючка, Люка Лефлоик и Северина Бомон и правда не явились на работу, хотя небо было ясное.