Клод Изнер - Коричневые башмаки с набережной Вольтера

Молодой человек без лишних слов сунул лимузенке под нос замотанный платком палец. Та фыркнула, размотала повязку и бесстрастно изучила царапину.

– Наложу вам мазь собственного изготовления: вазелин, мед и листья подорожника. Через три дня и следа не останется.

– Ай-яй! Щипет ваше зелье! Вы уверены, что оно поможет? Ай!

– Ну потерпите чуть-чуть. Qui chanta, son mal espanta!

– И что это значит?

– «Песенку спой – боль снимет как рукой!» Спойте что-нибудь, месье Пиньо.

– И что же мне спеть?

– Первое, что придет в голову. Вот увидите: запоете, и болеть перестанет.

Жозеф откашлялся и затянул:

– Ишь ты… – восхитилась Мелия. – А почему вы выбрали такую воинственную балладу?

– Потому что тот, кто захочет еще раз сделать мне больно, получит в глаз! – выпалил Жозеф, уже убегая на первый этаж. – Ну, Виктор, что у нас за неурядица?

– Я заметил пропажу. Вот тут, на полке, видите, пустое место? Между «Большим кулинарным словарем» Александра Дюма и «Физиологией вкуса» Брийа-Саварена не хватает одной книги.

– Какой? – спросил Жозеф, чувствуя, как сердце уходит в пятки.

– «Трактат о конфитюрах» тысяча семьсот пятьдесят пятого года. Первое издание, автор неизвестен. Тоненькая книжица, всего-то страниц пятнадцать, но стоит целого состояния. Вы ее никому не показывали?

– Нет-нет. У нас же как? Люди бродят по всей лавке, часами тут ошиваются, садятся, читают, в итоге не покупают ничего и, довольные, убираются восвояси. Чья это была блестящая идея поставить в торговом зале стол и стулья, а? Да еще телефон без умолку трезвонит, я уже упарился туда-сюда носиться, мечусь как проклятый, невозможно же за всеми уследить…

Жозеф замолчал и отвел взгляд. У него не хватило духу признаться, что на прошлой неделе он одолжил «Трактат» родной матушке. Эфросинья неожиданно увлеклась конфитюрами, и сын не смог отказать ей в просьбе. «Заберу книжку, тихонько верну на место, а Виктору скажу, что просто переставил ее случайно и забыл куда», – решил он.

– Не переживайте, Жозеф. Если «Трактат» украли, вор поспешит от него избавиться. Подежурите тут без меня до полудня? Я предупрежу нашего коллегу с улицы Понтуаз.

– Специалиста по кулинарным книгам? Нет необходимости. Найду я вам этот «Трактат» – наверняка же кто-нибудь взял его полистать, а потом засунул не на ту полку. Или его стащил какой-нибудь коллекционер. Тогда пиши пропало, можете хоть всех специалистов обежать – и следов не найдете…

– Жозеф, что бы вы ни думали, я не ищу предлога увильнуть от работы. Книгу нужно найти во что бы то ни стало, иначе Кэндзи из нас обоих сделает конфитюр. Так как вы себя чувствуете? Продержитесь тут без меня совсем чуть-чуть? Я быстро!

Воскресенье, 9 января

– День добрый, месье Легри.

– Приветствую вас, Альфонс. Переезжаете?

Высокий худой мужчина с пышными усами и бритым подбородком, облаченный в полосатый саржевый костюм, наблюдал за погрузкой вещей на телегу. Не успели соседи обменяться приветствиями, как на Виктора, проворно перебежав двор, набросилась мадам Баллю, вцепилась в рукав. Нынче консьержка дома 18-бис щеголяла в длинной холщовой блузе и галошах.

– О да, месье Легри, представьте себе: кузен Альфонс нас покидает, и не могу сказать, что скорблю по этому поводу! Уж понятное дело, что не этот дамский угодник тут стиркой, глажкой да готовкой для себя занимается. До сорока лет дожил, ума не нажил! Ну теперь-то у меня хоть свободное время появится. Этот дылда наконец-то возвращается бить баклуши в семейный пансион вдовы Симонэ на улице Виоле. Один из ее постояльцев, месье Фендорж, подыскал ему непыльную работенку. А я и довольна: займу снова мансарду на шестом этаже, которую вы так любезно мне уступили. Эй ты, бездельник, хватит уже там прохлаждаться, пока другие работают, вынеси-ка мусор мне, да поживее!

Альфонс Баллю повиновался, пробурчав Виктору:

– Видали? Это ж не баба, а генерал-полковник целый!

Виктор обогнул Школу изящных искусств и улыбнулся статуе Вольтера, закутанного на испанский манер в плащ (впрочем, с таким же успехом это мог быть домашний халат или римская тога).

– Какая встреча, мсье Легри! – грянул трубный глас.

На другой стороне площади Института Виктор увидел знакомую женскую фигуру впечатляющих габаритов: бесчисленные юбки и фуфайки делали ее еще внушительнее, соломенные волосы были собраны на макушке в замысловатую прическу. Ангела Фруэн зарабатывала на жизнь починкой тюфяков и матрасов неподалеку от моста Карузель и воспитывала троих детей – все семейство ютилось в крошечной квартирке на цокольном этаже дома по улице Ирландэ. Угрожающая внешность борчихи возмещалась в ней извечной приветливостью и услужливостью. Виктор помахал ей в ответ рукой и понаблюдал, как Ангела ловко катит перед собой раму на двух колесах, которая служила чесальщице для перевозки тюфяков, требующих набивки и штопки. Она остановилась поболтать с торговцем древними монетами, и Виктора вдруг осенило: нужно запечатлеть на снимках обитателей набережных – вот тема, не менее достойная, чем уходящий мир ярмарочных артистов, которому он посвятил весь прошлый год. В городе полторы с лишним сотни букинистов, большинство из них оккупировали левый берег Сены, от набережной Сен-Бернар до набережной Орсэ, а сколько еще мелких ремесленников можно встретить у реки…

Виктор никогда не признался бы самому себе в том, что этот фотографический проект сулит ему возможность достичь двух творческих целей, очень близких Таша: воплотить в образах собственные мечты и вдохновить чужие.

Набережная Вольтера постепенно оживала. Откуда ни возьмись, как черт из табакерки, появилась мадам Северина Бомон, закутанная в три вязаные шали, резвая дамочка лет шестидесяти, тощая и нескладная, как коза. На руках она носила митенки – чтобы удобнее было вязать нескончаемый шарф. Устроившись на складном стуле, обложившись клубками шерсти и приступив к любимому занятию, мадам Бомон то и дело оценивающе поглядывала на прохожих в надежде, что их соблазнят ее многочисленные сонники, «Язык цветов», «Наперсники любви», «Дамский и девичий оракул» или «Кулинарная книга горожанки».

Долговязый седеющий гражданин перегнулся через парапет, предварительно накинув на него платок, чтобы не запачкать черный бархатный костюм. Гражданина интересовали влюбленные парочки, которым холод ничуть не мешал любезничать и обжиматься у кромки воды в полной уверенности, что их никто не видит. Фюльбер Ботье, отвлекшись от своих нумерованных изданий, пергаменов, гримуаров и автографов – он нежно поглаживал переплеты и перекладывал листы у себя на стойке, – брезгливо поморщился при виде вуайера и принялся разглядывать его ботинки, зависшие в пятидесяти сантиметрах над тротуаром. Жорж Муазан в отличие от него с гражданином не церемонился – подошел, похлопал по плечу и указал на полицейского, замерзавшего на противоположном тротуаре. Гражданин поспешно слез с парапета, засунул платок в карман и обратился в бегство, освистанный Вонючкой, Фердинаном Пителем, Гаэтаном Ларю и Ангелой Фруэн.