Дэн Симмонс - Колокол по Хэму

Фуэнтес взял немного ветчины и хоризо — испанские сардельки — и также превратил их в фарш. Смешав его с куриным мясом и залив кипящим бульоном, он добавил паприки и тушил на медленном огне. Вынув спагетти из кипятка, он посыпал их щепоткой сахара. Выложив соус в отдельную миску, он расставил блюда на столе и трубным голосом велел всем бросать свои дела и нести свои задницы в камбуз, дабы наполнить тарелки.

Пока мы поглощали чудесные спагетти, Фуэнтес закончил готовить главное блюдо. Тем утром он поймал меч-рыбу, загодя вырезал из нее шесть крупных ломтей и замариновал их.

Мы доедали спагетти, разговаривали и пили славное вино, а Фуэнтес тем временем растопил фунт сливочного масла и обжарил ломти меч-рыбы на маленьком огне. Продолжая болтать с нами, он поливал куски лимонным соком и непрерывно переворачивал их, чтобы они равномерно подрумянивались.

Запах был восхитительный, намного лучше, чем при жарке отбивных. Потом Фуэнтес выкладывал ломти на тарелки, добавлял свежего салата и припущенных овощей. Для Хемингуэя он поставил блюдечко с особым соусом из перца, петрушки, кинзы и каперсов, приготовленным в сковороде вместе с мелко нарезанной спаржей.

— Мне очень жаль, Эрнесто, — сказал наш кок и первый помощник, пока мы поглощали яства. — Я хотел приготовить свежих крабов под лимонным соком и фрикасе из осьминога, но за эту неделю мы не поймали ни крабов, ни осьминогов.

Хемингуэй хлопнул Фуэнтеса по спине и налил ему высокий бокал вина.

— Я в жизни не ел ничего вкуснее твоей меч-рыбы, «сотrado». У меня королевский день рождения.

— Si, — согласился Фуэнтес.

В ночь после дня рождения Хемингуэя мы вдвоем стояли «собачью вахту», и у нас выдалась самая долгая беседа за время нашего знакомства. Сначала это был диалог — мы обсуждали шансы вновь напасть на след «Южного креста», размышляли, что будем делать, если найдем его, обменивались осторожными замечаниями о тех странных перипетиях, которые постигли в минувшие недели «Хитрое дело», потом столь же осторожно, но уже с горечью поговорили об уехавшей жене писателя — Геллхорн отправилась на Карибы по заданию «Кольерса» — и наконец разговор стал монологом в темноте, которую рассеивали только приглушенный свет лампы компаса и сияние медленно движущихся звезд, раскинувшихся над нами, словно полог. Они не гасли, даже опускаясь к горизонту, а продолжали светить сквозь ветви и мангровые корни, обступившие крохотную бухту.

— Что скажешь, Лукас? Сколько продлится эта война?

Год? Два года? Три?..

Я пожал плечами в темноте. Мы пили пиво из бутылок, которые сохранились холодными в ледяном ящике «Пилар».

Ночь была жаркая, и бутылки запотели.

— Я думаю, она затянется на пять лет, — продолжал Хемингуэй негромким голосом, вероятно, не желая разбудить мальчиков и двух спящих мужчин, но скорее он попросту устал, был немного пьян и, в сущности, обращался сам к себе. — А то и на десять. Или навсегда. Все зависит от того, какие цели мы поставим в этой войне. Одно несомненно — она обойдется очень дорого. Соединенным Штатам это бремя под силу... мы даже не прикасались к своим резервам... однако государства, вроде Англии, будут разорены, даже если Германия не захватит их. Такая война способна обанкротить их империю, даже если она выйдет победителем.

Я молчал, глядя на писателя в тусклом свете. Две последние недели Хемингуэй отращивал бороду — он сказал, что солнце слишком раздражает его кожу, чтобы бриться, и его лицо покрылось густой пиратской растительностью. Я подозревал, что Хемингуэй бросил бриться в основном ради романтической внешности.

— Мне тоже приходится вносить свою часть платы за войну, которой я не хотел, — продолжал писатель с отчетливой артикуляцией, подсказывавшей мне, что он изрядно захмелел. — Пришлось занять двенадцать кусков, чтобы заплатить сто тридцать тысяч долларов налога за прошлый год. Извини, что я упомянул о деньгах. Я никогда о них не говорю.

Но, черт возьми — сто тридцать тысяч налога! Представляешь, Лукас? Кого бог захочет погубить, тому он сначала поможет преуспеть в его занятиях <���Перефразировка греческой пословицы, перешедшей в латинский, а затем в английский язык: «Кого бог захочет погубить, у того он сначала отнимет разум».>. Я имею в виду, что, заплатив эти поборы, буду вынужден вкалывать изо всех сил следующим летом, следующей зимой и так далее, чтобы не оказаться полностью разоренным, когда вернусь с этой войны. Если, конечно, отправлюсь на эту проклятую войну.

Он допил пиво и откинулся на подушки. В мангровых зарослях в тридцати ярдах за кормой запела ночная птичка.

— Моя вторая жена Полин ежегодно получает от меня пять тысяч долларов, Лукас. Пять тысяч, с которых не взимается налог. В этом году я мало работал... черт побери, я вообще почти ничего не сделал... и выплаты Полин — изрядная брешь в моих капиталах. За десять лет... сколько это будет? Шестьдесят тысяч. Меньше чем через пять лет я пойду по миру. Как видишь, судьба известного писателя не очень-то сладка.

Якорный канат «Пилар» скрипнул, и Хемингуэй, тяжело поднявшись на ноги, проверил кормовой якорь, после чего вернулся в рубку и сел рядом со мной. Лампа компаса освещала его темные глаза и обожженный солнцем нос.

— Марти совершенно не разбирается в денежных делах, — медленно и негромко произнес он. — Трясется над каждым центом и бездумно расшвыривает огромные суммы. Она относится к деньгам, как ребенок, и не понимает, что, становясь старше, человек должен обеспечивать себе безбедное существование между выпусками новых книг, а с годами эти промежутки становятся все длиннее, Лукас. Во всяком случае, если ты пишешь только хорошие книги.

Несколько минут прошло в молчании, которое нарушали только плеск волн о борта яхты и негромкий скрип — неизбежные звуки на любом малом судне.

— Кстати, — заговорил наконец Хемингуэй, — ты видел золотую медаль за стрельбу, которой наградили Джиджи?

— Нет, — ответил я.

— Чертовски внушительная штука. — Голос Хемингуэя повеселел. — Там написано: «Джиджи в знак уважения от членов стрелкового клуба де Казадорес дель Серро». Господи, Лукас, жаль, что тебя там не было на прошлой неделе. В девять лет он победил двадцатичетырехлетних мужчин, прекрасных стрелков, многие из которых — настоящие снайперы, попадают в летящих голубей. А ведь Джиджи стрелял из легкого ружья, в то время как его соперники — из крупнокалиберных винтовок. Вдобавок стрельба по живым голубям — куда более серьезное дело, чем по неподвижным мишеням. У каждой птицы своя повадка. А ты должен не просто попасть в нее, а убить, причем на определенной дистанции. Кстати, Патрик стреляет по голубям даже лучше Джиджи. Но он держится так скромно и тихо, что этого не замечает никто, кроме букмекеров и самых опытных снайперов, зато Джиджи уже величают в газетах «eljoven fenomeno Americano» <���Юное американское дарование.>, а накануне нашего отплытия... если, конечно, я не ошибаюсь... в какой-то статье его назвали «el popularisimo Gigi» <���Знаменитый Джиджи.>.