Дэн Симмонс - Колокол по Хэму

Писатель вышел под тент мостика, скрылся в темноте и спустился по трапу к носовым каютам. Я слышал, как он негромко напевает, и разобрал слова:

У котенка пушистая шубка

И острые коготки,

Пушистый котенок будет жить вечно -

О, бессмертие!

Мальчики появились в финке в середине июня, незадолго до отъезда Геллхорн. Я ничего не знаю о детях, кроме того, что они делятся на две категории — невыносимо надоедливые и умеренно надоедливые, — однако сыновья Хемингуэя приятно меня удивили. Оба были худощавые и веснушчатые, с всклокоченными волосами и открытыми улыбками, хотя Грегори, младший, улыбался чаще и выражал любые чувства более явно, чем его старший брат. Тем летом 1942 года Патрику исполнялось четырнадцать, день его рождения был в конце июня, и в его облике только начинала сквозить серьезная угловатость юноши. Хемингуэй хвастался своим девятилетним сыном, который побивает всех в стрельбе по голубям, но тем летом Грегори было уже десять. Мальчик сказал мне, что он родился 12 ноября 1931 года. Я не знал, насколько это обычное дело, когда родители забывают возраст собственных детей, но ничуть не удивился тому, что с Хемингуэем случилось такое — особенно если вспомнить, что он виделся с мальчиками раз или два в году.

Ремонт главного вала «Южного креста» длился целую вечность, и яхта еще дважды возвращалась в доки Касабланки для устранения все новых неполадок, поэтому она вышла в море только в июле, и капитан три недели испытывал ее на плаву, лишь изредка уходя от берега за пределы видимости.

Тем не менее Хемингуэй с нетерпением ждал возможности пуститься по следу огромного корабля, и мальчики сразу же были зачислены в экипаж «Пилар».

Однажды жаркой ночью в середине июля я шел у задней стены финки, направляясь в «Первый сорт», чтобы поужинать там в компании Дикарки, и услышал, как Геллхорн и Хемингуэй препираются из-за его решения взять мальчиков с собой в поход. Голос Геллхорн поднялся до того пронзительного скрежещущего визга, какой бывает у женщин во время семейных дрязг. Поначалу Хемингуэй отвечал мягко и сдержанно, но по мере того, как продолжался спор, говорил все громче. Я не стал задерживаться и подслушивать, однако по пути от заднего дворика до дорожки услышал вполне достаточно.

— Ты сошел с ума, Эрнест? Что, если в своей дурацкой погоне за нацистами ты столкнешься с настоящей субмариной, и в этот момент на борту будут мальчики?

— Тогда они увидят, как я потоплю ее гранатами, — раздался голос Хемингуэя. — Их имена попадут во все газеты Штатов.

— Они обязательно попадут в газеты, если ты рассердишь капитана, и он отведет лодку на тысячу ярдов и расстреляет «Пилар» из шестидюймового палубного орудия.

— Все так говорят, — проворчал Хемингуэй. — Но ничего подобного не случится.

— Откуда тебе знать, что может случиться, Эрнест? Что ты знаешь о войне? О настоящей войне?

Теперь в голосе Хемингуэя слышался гнев:

— Уж не думаешь ли ты, что я незнаком с реалиями войны?

У меня было достаточно времени, чтобы поразмышлять над этими реалиями, когда хирурги миланского госпиталя извлекали из моей ноги двести тридцать семь кусков гребаной шрапнели...

— Не смей говорить при мне такие слова! — бросила Геллхорн. — Вдобавок, когда ты рассказывал об этом в прошлый раз, кусков было двести тридцать восемь.

— Это мелочи.

— Милый, — ровным голосом произнесла Геллхорн, — на сей раз, если тебе хватит смелости подойти к подлодке вплотную и твои гранаты не попадут в люк, ты сам превратишься в двести тридцать восемь кусков. И мальчики тоже.

— Не говори так, — сказал Хемингуэй. — Ты ведь знаешь, что я не подвергну Мышонка и Джиджи настоящей опасности.

Но мой план разворачивается полным ходом, и я не могу его остановить. Оборудование испытано и налажено. Экипаж изнывает от нетерпения...

— Твои люди изнывали бы от нетерпения, даже если бы ты пообещал бросить им говяжью кость, — перебила Геллхорн.

— Марти, все они отличные парни...

— Ну да, отличные парни, — язвительно произнесла Геллхорн. — Все сплошь интеллектуалы. На днях я застала Геста за чтением «Жизни Христа». Я спросила, почему он так быстро переворачивает страницы, и Гест ответил, что ему не терпится узнать, чем все кончится.

— Ха-ха-ха, — отозвался Хемингуэй. — Волфер замечательный человек и очень верный. Если бы я велел ему прыгнуть с самолета, сказав, что он получит парашют во время падения, он лишь ответил бы: «Слушаюсь, Папа», — и сиганул бы в люк.

— Вот и я о том же, — заметила Геллхорн. — Блестящий интеллект.

— ..вдобавок Волфер незаменим, — продолжал Хемингуэй, повышая голос. — У него огромный опыт морских путешествий.

— Да, — сказала Геллхорн. — Кажется, его дядя утонул на «Титанике».

Я ждал ответа, но Хемингуэй промолчал.

— И этот твой радист-пехотинец, — добавила Геллхорн. — Ради всего святого, Эрнест, он днями напролет читает комиксы.

И, кстати, ты заметил, милый? У него ужасно воняют ноги.

— Саксон — парень что надо, — проворчал Хемингуэй. — Обстрелянный ветеран. Да, он слишком много времени провел на войне... устал от боев. Что же до его ног, то он подцепил в джунглях кожную гниль. Грибок, распространенный в тихоокеанских тропиках.

— Грибок или нет, ты должен что-то с этим сделать, прежде чем загонять своих друзей на борт несчастной «Пилар». Вы и без того смердите после своих походов.

— Что значит — смердим?

— Я имею в виду, милый, что от вас дурно пахнет, когда вы сходите на берег. Вы все. Вы воняете рыбой, кровью, пивом и потом, вы облеплены рыбьей чешуей и грязью. Грязью, Эрнест. Почему бы тебе не мыться почаще?

К этому времени я удалился на приличное расстояние, но все же до меня донесся голос Хемингуэя:

— Марти, но ведь ни одна лодка не обходится без запахов рыбы, пива и пота. Мы не можем мыться, потому что вынуждены беречь пресную воду. Ты ведь знаешь, что...

Пронзительный голос Гелдхорн был еще слышен:

— Я говорю не только о яхте, Эрнест. Почему бы тебе не мыться почаще, когда ты находишься дома?

— Черт побери, Марти! — вскричал Хемингуэй. — По-моему, тебе пора в отпуск. Ты устала от боев больше, чем Саксон.

— Да, я страдаю от клаустрофобии сильнее любого из вас, — согласилась Геллхорн.

— Вот и отлично, киска. Отмени свое дурацкое плавание.

Вместо него мы отправимся к побережью Гуанбакоа, и ты сможешь написать тот, другой репортаж, который обещала «Кольерсу»...

— Какой другой репортаж?

— Ну, помнишь, о тамошних китайцах, которые сбывают огородникам человеческие фекалии... о том, как покупатели проверяют густоту продукта соломинкой. Я отвезу тебя на «Пилар», дам тебе соломинку...

Я зашагал по дорожке к коровнику и больше не разбирал слов, но шум ссоры доносился совершенно отчетливо.