Борис Акунин - Ф. М.

Договорил, умолк. Какое-то время оба погорельца сидели молча. Потом Ника наконец осмелился взглянуть на слушателя – и увидел, что сраженный горем отец улыбается. Улыбка была странная, адресованная не собеседнику, а куда-то в пространство. При этом в глазах депутата блестели слезы.

– Я только одно скажу, – нетвердым голосом проговорил он. – Я ни о чем не знал. Даже не догадывался. Говорю не для того, чтобы отгородиться от сына. Он мне всякий дорог, а такой еще больше. Как же он меня любит!

Сивуха смахнул слезу, и Николас вдруг понял: Аркадий Сергеевич растроган и горд. Такой реакции магистр никак не ожидал.

– Говорю, чтобы вы меня не боялись: покрывать и заметать следы не стану. Я же член Государственной Думы, – с достоинством продолжил Сивуха. – Наше дело – вырабатывать законы, а не нарушать их. Мое появление здесь объясняется очень просто. Мне позвонила Саша. Сообщила, что вы собираетесь учинить допрос доктору Коровину. Я знаю Марка Донатовича много лет, мне было ясно, что ваша версия нелепа. Но он мог с перепугу наговорить вам лишнего – например, про мои отношения с Сашей, это ведь он нас свел. Вашей беседе нужно было помешать. Я немедленно связался с Олегом – предупредить и посоветоваться. Я привык во всем с ним советоваться, он же гений. Олежек сказал: я все улажу.

И позвонил в охрану, сообщил, что в окно третьего этажа влезли ниндзя, сообразил Ника.

– …Потом я перезвонил Саше и сказал, что выезжаю. Ждал всякого, но такого… Значит, Марк Донатович умер?

– Не умер, а убит! – жестко поправил Фандорин. – Вашим сыном. Как и многие другие.

– Не кричите, – попросил Сивуха. – Я это и так понял. Сказал же: покрывать Олега не буду.

Дальнейшие слова депутата не стали для Николаса неожиданностью.

– Да и зачем? Сына все равно освободят от уголовной ответственности. Он болен. Вы знаете, что это правда. Мы его подлечим, и как только позволят врачи, я увезу Олега за границу. В Америку. Там у нас будет другая жизнь. Без грязи, без охранников, без политики. Ему не придется убивать, чтобы защитить отца. Денег у меня достаточно. Мы будем жить в покое, цивилизованно, общаться с приятными, культурными людьми – знаменитыми писателями, режиссерами, продюсерами…

– Да на что вы им сдались? – не выдержал Ника, выведенный из себя мечтательной улыбкой Аркадия Сергеевича. – Подозрительный иммигрант из подозрительной страны с богатством подозрительного происхождения!

Сивуха хитро взглянул на него.

– А вот тут вы ошибаетесь. Я им всем очень даже сдался. Не из-за депутатства, конечно, которому грош цена и от которого я откажусь. Не из-за денег. А из-за Федора Михайловича. Вы извините, но пока вы тут играли в казаки-разбойники, третью часть рукописи из вашего офиса мы забрали. Четвертую раздобыл Олег. Значит, вся повесть в сборе. Я владею культурно-историческим сокровищем.

– Да что с того? Ну, продадите вы манускрипт на аукционе. Прибавьте к этому какие-то деньги за первую публикацию – и всё.

– Не продам. – Аркадий Сергеевич взял с сиденья портфель и открыл его. – Я буду издавать повесть сам, буду продавать права во все страны, буду давать интервью, вести переговоры об экранизациях и театральных постановках. Это же мировая сенсация, вне зависимости от литературных достоинств произведения. А когда умру, правопреемником станет Олег. Наше имя станет неразрывно связано с именем Федора Михайловича. Видите ли, Николай Александрович, когда я показывал вам документы, один, самый ценный, приберег. Вот, почитайте-ка. Это распечатка, оригинал я храню в сейфе.

Он протянул Николасу какой-то листок.

С.-Петербург, тысяча восемьсот шестьдесят пятого года, августа 15 дня.

Я, нижеподписавшийся подпоручик Федор Михайлович Достоевский, заключил настоящее Условие с купцом Федором Тимофеевичем Стелловским в том, что Достоевский собственное свое сочинение под заглавием «Теорийка» продал ему, Стелловскому, за аванс в сто семьдесят пять риксталеров с последующей по издании уплатою в семь тысяч рублей серебром на вечное время с переходом права издания и всех прочих прав к наследникам Стелловского.

К сему условию с. – петербургский 2 гильдии купец Федор Тимофеев Стелловский руку приложил.

/Подпись/

К сему условию отставной поручик Федор Михайлов Достоевский руку приложил.

/Подпись/

Составлено 1865 года, августа, первого дня в СПБурге в конторе маклера Б. Г. Брандта и подписано Ф. Т. Стелловским тогда же, а Ф. М. Достоевским в Висбадене того же месяца 15 дня в присутствии свидетелей коллежского советника Ивана Пантелеевича Суркова и его камердинера мещанина Прохора Савельевича Леонтьева.

/Подписи/

В маклерскую книгу под № 49 вписано.

/Подпись маклера/

– Документ интересный, но что это меняет? – пожал плечами Николас. – Авторские права сразу после первой публикации будут принадлежать всему человечеству. Не станут с вами общаться ни продюсеры, ни режиссеры, ни издатели. Зачем?

Улыбка Аркадия Сергеевича стала еще шире.

– То, что Морозов отнес свою находку сначала к коллекционеру автографов, потом к литературному агенту, потом к издателю, понятно. Но разве вас не удивило, что затем он обратился ко мне? Какое отношение депутат и портфельный инвестор имеет к Достоевскому? Эх вы, мастер дедукции. На всякого мудреца довольно простоты. – Сивуха рассмеялся. – Просто, когда Морозов в очередной раз перечитал это завещание, ему пришла в голову идейка получше. «С переходом права издания и всех прочих прав к наследникам Стелловского» – так сказано в «Условии». Морозов выяснил, какое потомство оставил Федор Тимофеевич Стелловский. И оказалось… Ну-ка, отгадчик ребусов, а?

– Не может быть! – пролепетал Ника.

– Да, Николай Александрович, да. По отцу-то я Сивуха Сивухой, но моя покойная матушка Октябрина Игнатьевна – урожденная Стелловская, родная правнучка Федора Тимофеевича, скончавшегося в сумасшедшем доме ровно сто тридцать лет тому назад. А я, стало быть, его праправнук и единственный наследник, поскольку иных потомков не обнаружено. Знаете, я уже решил, что мы с Олегом возьмем двойную фамилию. «Сивуха-Стелловский» звучит вполне аристократично, не хуже, чем какой-нибудь «Миклуха-Маклай» или «Говоруха-Отрок». Срок владения авторским правом – 50 лет с момента первой публикации, так что хватит и на мой век, и на век Олежки.

В сотне метров, запертый в своем логове, ждал своей участи его кошмарный отпрыск, а депутат с блаженным видом разглагольствовал о том, как чудесно заживут они вдали от России.

– …В Америке приятно быть богатым, не то что у нас. У нас сидишь в какой-нибудь «Ванили», обедаешь, любуешься видом на чудесный храм – и вдруг увидишь за окном бомжа или нищую старуху, лягушачья ножка в горле-то и застрянет. А там все сыты, одеты, ухожены. Ну, машина у соседа попроще и дом поменьше. На психику это не особенно давит. У меня еще многое впереди. Человек я не старый, нахожусь где-то в середине августа…