Борис Акунин - Ф. М.

Чем Вам не канва уголовного романа? Только мой совет: Вы лучше не приказчика душегубом сделайте, а человека образованного, из общества. К примеру, студента, потому что сами знаете, какие теперь студенты пошли. Впрочем, на студенте я нисколько не настаиваю, это уж целиком на Ваше усмотрение, опять же прогрессивная публика может намек против современной молодежи усмотреть и обидеться, а к чему же нам с Вами прогрессивную публику обижать, когда она больше всего книжки покупает? Так что с преступником сами решайте, лишь бы только он до самого конца читателю неизвестен оставался. Запомните – это наиглавнейший закон в уголовном романе. Да, и еще озаботьтесь, чтобы в центре повествования оказался не преступник, а расследователь, поборник закона, этакий красивый, романтичный брюнет с голубыми глазами, каких читательницы любят. Но только дилетанта вроде поэвского Дюпена за образец не берите. У нас, слава Богу, не Франция и не Америка, злодейства расследуются не частными лицами, а служителями закона. Да и цензоры не одобрят. Пускай Ваш герой будет человек основательный. Скажем, следственный пристав или квартальный надзиратель. Оно, конечно, звучит неромантично, но ежели у Вас не получится совместить романтичность с государственной службой, то Бог с ней, с романтичностью, лишь бы герой был человек облеченный, твердого общественного положения.

А пуще всего умоляю Вас избегать всегдашней Вашей тяжеловесности. Полегче пишите, повеселее, и фразы этакие Ваши, на целый абзац, не закатывайте. Публика не за то деньги платит, чтоб ей настроение портили и голову отягощали. Страданий и «несчастненьких» помене. Я Вам, драгоценный Федор Михайлович, семь тысяч не за страдательное чтение сулю. Подумайте только, семь тысяч! Столько Вам ни Корш, ни тем более Краевский не заплатят.

Сочувствуя затруднительному Вашему положению, высылаю с сим 175 талеров, однако же отнюдь не в долг, ибо деньгами никого и никогда не ссужаю из принципиальных соображений, а в качестве аванса за новую повесть. Ежели писать отказываетесь – прошу вернуть деньги с той же почтою. А коли примете – извольте расписаться в прилагаемой расписочке и отослать ее мне.

Покорный слуга Ваш

Читая письмо, Николас, с одной стороны, негодовал на прохиндея-издателя, который смеет поучать самого Достоевского, как и что ему писать. А с другой стороны, испытывал радостное волнение. Это было уже не косвенное подтверждение подлинности манускрипта, а самое что ни на есть прямое. Был, был заказ на детективную повесть – и именно такую, какая попала в руки к Морозову! Это не реконструкция и не умозаключения эксперта, а железный факт.

Фандорин сунул распечатку обратно в файл, перелистнул. Следующая пластиковая страничка была пуста – наверное, прилипла к верхней, а секретарь, готовивший для Сивухи материалы, этого не заметил. Неважно.

Зато в третьем файле имелось еще одно доказательство: собственноручная расписка Достоевского в том, что он получил от г-на Ф. Т. Стелловского задаток за новую повесть в сумме 175 талеров. Ах, хитрец Стелловский! «Ежели писать отказываетесь – прошу вернуть деньги с той же почтою». Будто не знал, что Федор Михайлович в его ситуации ни за что не сможет отказаться от денег. Задешево посадил на крючок автора, ничего не скажешь.

Последним документом в папке было письмо Достоевского. Небольшой листок смят и даже надорван, будто его нарочно комкали. На полях – снова красный карандаш Стелловского, да и в тексте некоторые строчки подчеркнуты. В отдельный файл вложен надписанный конверт с адресом («Г-ну Ф. Т. Стелловскому, Садовая улица, дом Шпигеля супротив Юсупова сада») и штампом санкт-петербургской городской почты (31 октября 1865 г.).

Чтобы лишний раз не трепать и без того ветхую реликвию, Николас оригинал письма доставать не стал, вынул приложенную распечатку.

Милостивый государь Федор Тимофеевич!

Не велите казнить, велите слово молвить. Не дам я Вам обещанной уголовной повести, ибо ее больше нет, да и Бог с нею совсем. Я честно, хоть и проклиная все на свете, писал ее в Висбадене, в тягчайшие дни моей жизни, иной раз без свечей, пользуясь единственно слабым отсветом уличного фонаря.

Дописывал и здесь, в Петербурге. Сочинение уже почти было докончено, оставалось не более странички [3], но тут вышла оказия, при нынешних моих обстоятельствах, увы, слишком ожиданная. Явился квартальный по иску треклятого стряпчего Бочарова, коего под именем Чебарова я с большим наслаждением предал в своей повести лютейшей смерти. С полицейским был и судебный исполнитель, долженствовавший описать мое движимое и недвижимое имущество. Ни первым, тем паче вторым не обладаю, да и вся обстановка хозяйская, посему за неимением лучшего судейский забрал бумаги, что лежали у меня на столе, безо всякого разбора. В том числе унесли в квартал и повесть Вашу. Я, конечно, бранился и протестовал, но в глубине души рад.

Дрянь было сочинение. Пускай оно сгинет навек в полицейском чулане. Даже пытаться не буду ее вернуть, не просите. Бог и даже черт с нею, с уголовной повестью, гори она огнем. Вот именно, буду считать, что она сгорела, улетела дымом в трубу. А чтобы Вы на меня не гневались и не расстраивались, я Вас теперь же обрадую. Решил я написать роман с теми же героями, да не пустяк, а настоящую вещь, с характерами, с глубокими чувствами и, главное, с идеей. Давно уже подступался к роману этому то с одной стороны, то с другой, да всё не складывалось. Стучался ко мне роман, стучался, а я по неспособности своей не мог догадаться, как ему дверь открыть. И вдруг – получилось, открылась дверь, и голос зазвучал, так что только поспевай записывать. Я уж и начало набросал, а тут квартальный надзиратель. Если чего и жалко, то лишь этого зачина, написанного прямо на последнем листе Вашей повестушки. Ну да ничего, я каждое слово запомнил и уже на чистую бумагу перенес.

С поденщиной покончено, благодарение Господу и квартальному надзирателю. Ежели пожелаете, свой новый роман о тяжком преступлении и суровом наказании передам Вам с зачетом присланных 175 талеров. А коли не захотите, я Вам задаток тотчас верну. У меня скоро деньги будут, через три дни должен получить от г. Краевского [4].

Не сердитесь,

С повинною головою

Этот последний документ Фандорин дочитывал, когда Аркадий Сергеевич уже вернулся в кабинет. Встал за креслом, подглядывал через плечо.

– Ознакомились? Итак, господин Стелловский, сам будучи изрядным жуликом, решил, что Федор Михайлович ему наврал: талеры проиграл на рулетке, а уголовную повесть писать и не подумал. Но Морозов, профессиональный исследователь биографии Достоевского, отлично знал, что такое вранье не в привычках Федора Михайловича. Наткнувшись в архиве Стелловского на эту переписку, Морозов весь затрясся. У него появилась Великая Цель: найти изъятую полицией повесть. Вдруг она лежит себе где-нибудь в запаснике, несмотря на все революции и блокады?