Борис Акунин - Ф. М.

– Как видите, подписан четыре дня назад, то есть за сутки до того, как произошел форс-мажор в виде черепно-мозговой травмы, – со вздохом сказал вольный каменщик. – А «мерседес» я ему еще раньше отдал – на обкатку.

Вопрос у Фандорина возник только один:

– А что такое «подтверждающая документация»?

– Сейчас покажу. Но сначала небольшое вступление. Про Стелловского вы, конечно, знаете. Это издатель, который воспользовался тяжелым положением Федора Михайловича и впарил ему кабальный договор, – тоном заправского лектора сказал депутат.

Даже называет Достоевского по имени-отчеству, как вся достоевсковедческая братия, отметил Ника.

– Про этого деятеля Федор Михайлович позднее писал: «Стелловский беспокоит меня до мучения, даже вижу во сне», – продолжил Сивуха, доставая из портфеля какие-то бумажки. – Вот ксерокопия письма, в котором Федор Михайлович сам описывает эту историю. Прочтите – с того места, где отчеркнуто красным фломастером.

Ника взял лист, исписанный знакомым ровным почерком.

«Стелловскiй купилъ у меня сочиненiя лѣтомъ 65 года слѣдующимъ образомъ: я быль въ обстоятельствахъ ужасныхъ. По смерти брата въ 64 году я взялъ многiе изъ его долговъ на себя и 10 ООО руб. собственныхъ денегъ (доставшихся мнѣ отъ тетки) употребилъ на продолженiе изданiя «Эпохи», братняго журнала, въ пользу его семейства, не имѣя въ этомъ журналѣ ни малѣйшей доли и даже не имѣя права поставить на оберткѣ мое имя какъ редактора. Но журналъ лопнулъ, пришлось оставить. Затѣмъ я продолжалъ платить долги брата и журнальное чемъ могъ. Много я надавалъ векселей, между прочимъ (сейчасъ послѣ смерти брата) одному Демису. Этотъ Демисъ пришелъ ко мнѣ и умолялъ переписать векселя брата на мое имя (Демисъ доставлялъ брату бумагу) и давалъ честное слово, что онъ будетъ ждать сколько угодно. Я переписалъ. Лѣтомъ 65 года меня начинаютъ преследовать по векселямъ Демиса и еще какимъ-то (не помню). Съ другой стороны служащiй въ типографы (тогда у Праца) Гавриловъ предъявилъ тоже свой вексель въ 1000 руб., который я ему выдалъ, нуждаясь въ деньгахъ по продолженiю чужаго журнала. И вотъ хоть и не могу доказать юридически, но знаю навѣрно, что вся эта продѣлка внезапнаго требованiя денегъ (особенно по векселямъ Демиса) возбуждена была Стелловскимъ: онъ и Гаврилова тоже направилъ тогда. И вотъ въ то же самое время онъ вдругъ присылаетъ съ предложенiемъ: не продамъ-ли я ему сочиненiя за три тысячи, съ написанiемъ особаго романа и проч. и проч., – то есть на самыхъ унизительныхъ и невозможныхъ условiяхъ. Подождать бы такъ я бы взялъ съ книгопродавцевъ за право изданiя по крайней мѣрѣ вдвое, а еслибъ подождать годъ, то конечно втрое, ибо черезъ годъ одно «Преступленiе и Наказанiе» продано было вторымъ изданiемъ за 7000 долгу (все по журналу, Базунову, Працу и одному бумажному поставщику). Такимъ образомъ я на братнинъ журналъ и на его долги истратилъ 22 или 24 тысячи, т. е. уплатилъ своими силами и теперь еще на мнѣ долгу тысячь до пяти.

Стелловскiй далъ мне тогда 10 или 12 дней сроку думать. Это же былъ срокъ описи и ареста по долгамъ. Заметьте, что Демисовы векселя предъявилъ некто надворный советникъ Бочаровъ (когда-то самъ пописывалъ, переводилъ Гёте; нынѣ же кажется мировымъ судьей на Васильевскомъ островѣ). Въ эти десять дней я толкался вездѣ чтобъ достать денегъ для уплаты векселей, чтобъ избавиться продавать сочиненiя Стелловскому на такихъ ужасныхъ условiяхъ. Былъ и у Бочарова разъ 8 и никогда не заставалъ его дома. Наконецъ узналъ, что Бочаровъ – другъ Стелловскаго давнишнiй, ходитъ по его дѣламъ и проч. и проч. Тогда я согласился и мы написали этотъ контрактъ. Я расплатился съ Демисомъ, съ Гавриловымъ и съ другими и съ оставшимися 35 полуимперiалами поѣхалъ за границу».

Николас вернул листок.

– Да, фрукт этот Стелловский.

– Деловой человечек, родственная душа, – пожал плечами Аркадий Сергеевич. – Тоже был не дурак бабулек наварить. Раньше, до Морозова, фигурой Стелловского никто из литературоведов всерьез не занимался. А наш будущий маньяк поставил на эту карту всё. Он много лет разыскивал личный архив проклятого потомками издателя и в конце концов отыскал. Там, среди большого количества малоинтересных финансовых и юридических бумажек (Стелловский был известный сутяга и постоянно с кем-то судился), Морозов обнаружил то, о чем мечтал: папку переписки с Достоевским. В том числе несколько совершенно сенсационных документов. – Депутат передал Фандорину тоненькую файловую папку. – В частности, черновик очень важного письма самого Стелловского – тогда ксероксов и копирки еще не было, и черновики всегда сохранялись. Потом один любопытный финансовый документец. Плюс собственноручное письмо Федора Михайловича с комментариями Стелловского. Вы посидите, полистайте. А мы с Олегом пока доктора поищем. Он, как обычно, где-то застрял, а нам пора второй укол делать. – Депутат похлопал сына по плечу. – Олежек, кончай игру.

Как Сивуха, его сын и телохранитель вышли, Ника не заметил. Он весь углубился в чтение.

В первом файле лежало письмо Стелловского с пометкой красным карандашом «Отправлено 11 августа». Почерк у издателя был скверный, но к оригиналу для удобства прилагалась распечаточка (ну разумеется – не напрягать же депутату зрение): безо всяких неудобочитаемых ижиц и ятей, без помарок, крупным кеглем.

Wiesbaden, Hôtel «Victoria»,

à M. Theodore Dostoiewsky.

Милостивый государь Федор Михайлович!

Получил Ваше письмо и, признаться, остался весьма им недоволен. Денег хотите, а писать, о чем прошу, не желаете. Нехорошо. У меня, знаете ли, кредитные билеты на деревах не растут. Говорил Вам в Петербурге и повторю ныне безо всяких экивоков. Мне идея повести про пьяненьких и убогеньких, коею Вы пытаетесь меня завлечь, нимало не привлекательна. Я Вам семь тысяч не за то посулил, а за уголовный роман в духе Габорио или Эдгара Поэ. Вот чего жаждет публика, а не униженных с оскорбленными. Ах, батюшка Федор Михайлович, описали бы Вы преступление страшное, таинственное, с кровопролитием, да чтоб не одно убийство, а несколько, это уж непременно. С Вашим-то талантом! Чтоб у читателей, а пуще того у читательниц мороз по коже!

Вы жалуетесь, что Вам трудно и скучно выдумывать уголовные сюжеты. И не нужно выдумывать! Жизнь – наилучший сюжетодатель. Не далее как давеча, в «Московских губернских ведомостях» прочитал отчет о судебном процессе одного тамошнего приказчика, купеческого сына Герасима Чистова. Сей молодой человек 27 лет, раскольник по вероисповеданию, в январе сего года предумышленно умертвил двух старух, кухарку и прачку, с целью ограбления их хозяйки, мещанки Дубровиной. Преступление свершилось между 7 и 9 часами вечера. Убитые были найдены сыном Дубровиной, в разных комнатах, в лужах крови. Повсюду валялись вещи, вынутые из окованного железом сундука. Злоумышленник похитил деньги, серебряные и золотые предметы. Старухи умерщвлены порознь, в разных комнатах и без сопротивления с их стороны. На каждой множество ран, нанесенных, по-видимому, топором. Кстати говоря, именно топор, чрезвычайно острый и насаженный на короткую ручку, служит главной уликой против обвиняемого приказчика.