Лев Портной - Копенгагенский разгром

Неожиданно за меня заступился офицер. Мое требование предоставить мне пищу привело его в неописуемый восторг.

— Непременно накормите этого господина! — воскликнул он. — Видите, какой аппетит пробудил в нем суп, сваренный по моему рецепту!

Его голос показался мне знакомым, но в полумраке я не разглядел лицо достаточно хорошо. Я потупил взор. Рецепт вызывал у меня одно желание: вылить получившуюся бурду за шиворот изобретателю! А тот продолжал восторгаться моим аппетитом:

— Человек, едва поступивший на службу, только от домашних харчей! И этот человек требует накормить его моим супом! Это говорит о том, что он по достоинству оценил питательность и полезность моего блюда! О, говорю я вам, наступит время, когда мой суп будут подавать в лучших домах Лондона и Парижа, а не только в казармах и на галерах!

Я терпеливо ждал, пока он выговорится, в расчете заслужить симпатию. Кок хмыкнул, наполнил плошку и подал мне. Даже в темноте я заметил, что суп в плошке столь жидкий, словно повар полагал, что основой питания является вода, а все остальное — специи для придания вкуса.

— Господин офицер, — обратился я к суповару. — Я российский дипломат, попал сюда по недоразумению. Прошу вас, доложите своему начальству.

— Российский дипломат! — хмыкнул тот. — А что ж не испанский король?!

Он отвернулся, и кашевары двинулись дальше. Я едва сдержался, чтобы не плеснуть похлебку Суповару в спину.

Со всех сторон доносились чавканье и непотребные звуки, прояснившие значение слов «supply for wind-mill»: по ходу трапезы люди без зазрения совести пускали ветры.

Обильную дань собирала и морская болезнь. Несчастные страдальцы рыгали, чуть ли не выворачиваясь наизнанку, и кислый запах блевотины пронизывал спертый воздух.

Я опустил свою плошку на пол и подвинул ее к соседу. Он посмотрел на меня с благодарностью и промолвил:

— Спасибо, мистер! Храни тебя бог!

Хорошая зуботычина превратила английское быдло в джентльмена. Оборванец поставил на пол свою, уже опустошенную, посудину и подтолкнул ее ко мне.

Корабельные поварята оделили пайкой последнего узника и сразу начали собирать пустую посуду. Я всматривался в Суповара, пытаясь припомнить, где слышал его голос. В полумраке я различал на его лице умильное выражение, с которым он смотрел на пустые плошки. Но вспомнить этого господина я так и не смог.

Он покинул нашу палубу. Поварята собрали свой скарб и исчезли в люке. А через минуту появились два офицера и матрос. Последний развесил несколько масляных фонарей, в трюме стало светло. Я получил возможность разглядеть грязные рожи соседей. Встретившись со мною взглядом, ближайший бедолага улыбнулся. При этом его физиономия претерпела жуткие метаморфозы. Сначала губы дрогнули и растянулись в несколько застенчивой улыбке, его лицо просветлело, и я невольно улыбнулся в ответ. Тогда он улыбнулся смелее, обнажив черные десна. Лицо, только что казавшееся приветливым, вызывало отвращение. Я скрыл смятение, а сосед улыбался, раззявив черный рот. Половины зубов в нем не хватало. Поневоле я устыдился давешнего поступка и понадеялся, что столь катастрофические разрушения вызвала не моя зуботычина.

Появились новые офицеры. Они пришли преподать нам урок артиллерийского дела. За их спинами с мушкетом наизготовку держался матрос. Я думал о том, как бы вновь заявить о своем дипломатическом статусе. Слушал я невнимательно, а если мысли и переключались на предмет урока, то для того, чтобы оценить, можно ли изловчиться и пальнуть из пушки вертикально вверх и получится ли из такого выстрела какая-нибудь выгода?

— Господа офицеры, проводите меня к начальству! — громко потребовал я по окончании занятия. — Я российский дипломат и попал сюда по недоразумению.

В ответ они объявили, что лишают меня очередной трапезы за нерадивое отношение к учебе.

— Не больно-то и хотелось, — буркнул я.

Желудок мой уже подвывал, но при напоминании об отвратительной похлебке голод отступил.

Матрос собрал фонари и ушел вместе с офицерами. Мы маялись в полумраке, сгустившемся пуще прежнего. Я хотел познакомиться поближе с беззубым товарищем по несчастью, но тот завел беседу с другим соседом.

Отдыхали мы недолго. Вновь появились офицеры в сопровождении большой группы вооруженных мушкетами солдат в красных мундирах. Сверху донеслась команда. Один из офицеров прокричал:

— Ну, вы, лежебоки! Поднять якорь!

— Мистер, — обратился я к ближайшему офицеру, — я российский дипломат, попал сюда по нелепой случайности. Проводите меня к начальству!

— Какая уж тут случайность, если мы против России идем? — ухмыльнулся англичанин.

Он подал знак солдату в красном мундире, тот замахнулся прикладом мушкета, и я вместе с другими бросился к кабестану. Мы навалились на рычаги, барабан заворочался, наматывая на бока якорный канат.

— Yo-heave-ho! Yo-heave-ho! — кричали офицеры.

После четвертого круга едкий пот катился по моему лицу, кровавые мозоли обжигали ладони. Я удивлялся тому, что у меня нашлись силы на эту работу. Несколько часов назад я валился с ног от усталости после поездки по Ярмуту.

— Что, мистер Дипломат, это тебе не жену на перине разминать! — крикнул мне в ухо случайный сосед.

— Да уж, кажется, я погорячился, вступив во флот! — отозвался я. — При первой же возможности исправлю ошибку!

— Забудь! Теперь твою жену без тебя разомнут!

Рядом захохотали, а я произнес:

— Да нет, приятель. Это твоей жене придется за двоих отдуваться!

— С какой это стати?! — набычился сосед.

— А с такой, что я-то не женат, — осклабился я.

Неудачливый шутник вращал глазищами, но не нашел что ответить.

Мы вытянули весь якорный канат, и офицеры приказали вернуться по местам. Судно пришло в движение.

Дневной свет, проникавший через решетку, позволял немного ориентироваться во времени суток. Наступил вечер. Больше нас не тревожили, и я ворочался на грязном полу в надежде хоть сколько-нибудь отдохнуть. После упражнения с кабестаном ныли мускулы и кровоточили ладони. Воспользовавшись темнотой, я отхлебнул из бутыли доктора Руиза. Жидкость уже не казалась мне горькой. Сделалось совестно, но делиться лекарством с соседями я не хотел.

Когда я разомкнул глаза, в трюме было намного светлее. Я повертел головой, ненавязчиво разглядывая соседей. Один перевернулся на бок лицом ко мне, но я не смог различить, открыты ли его глаза. Я тоже лег на бок, повернувшись к нему спиной. Передо мною оказался тот, что намедни получил банником по зубам. Он лежал на спине, верхнюю часть его тела скрадывала тень. Царил полумрак, и я видел, как лицо соседа странным образом морщится. Я подумал, что столь живая мимика вызвана волнительным сном, но вдруг мне показалось, что часть правой щеки оборванца отделилась и переметнулась куда-то за левое ухо. Пораженный зрелищем, я впился глазами в его лицо. Еще один кусок лица отпрянул в сторону, прошмыгнул к поясу и оказался… крысой!