С. Пэррис - Пророчество

Меня насмешило столь явное замешательство Говарда, но я сумел удержаться от улыбки.

Дуглас уставился на собеседника с удивлением, граничащим с отвращением:

— Господи, да ей же сорок два года, а размерами она с лошадь-водовоза. Тому, кто решится лечь с ней в постель, награду за храбрость выдавать надо.

— Сделаться соправителем Англии — само по себе неплохая награда, — заметил Фаулер, и его негромкий голос тем паче привлек к себе общее внимание, что Фаулера почти не слышно было в тот вечер.

Любопытно, заметил ли кто-нибудь ярость, на миг сверкнувшую в глазах Говарда, прежде чем он сумел вернуть на лицо обычную ироничную улыбку. Мендоза так пристально следил за ним и губы испанского посла кривила такая усмешка, что у меня были все основания полагать: промах Говарда не укрылся от проницательных черных глаз испанца.

Бумага Говарда тем временем обошла вокруг стола и из рук Дугласа попала ко мне. Это был грубый чертеж Англии, с отмеченными на разных расстояниях друг от друга гаванями и именами тех склонных к католичеству лордов, чьи земли примыкали к побережью. Большинство имен не были мне знакомы, но этого документа хватило бы Уолсингему, чтобы арестовать и судить Говарда. Вопрос был в том, как заполучить эту бумагу. Пока что я пустил в ход свое искусство памяти и постарался запечатлеть в мозгу карту и все надписи до малейших деталей.

— Мы обсуждали, как поступить с Елизаветой после вторжения, — напомнил Говард, торопясь уйти от разговора о «наследниках».

— Да. Герцог Гиз преисполнен решимости предать ее папскому суду как еретичку, — сказала Мари. Я на миг оторвался от карты: глаза Мари сияли тем ярчайшим блеском, что вспыхивал в них от религиозного рвения да от «любви». — Это послужит уроком прочим вождям протестантов в Европе. Покоритесь авторитету католической церкви, или вас постигнет та же участь. — Она улыбнулась, предвкушая это торжество.

— Испания безусловно поддерживает герцога в этом намерении, — подхватил Мендоза, кланяясь в сторону Мари, и та еще пуще заулыбалась. — Это будет самый демонстративный, самый красноречивый акт католического союза, отголоски его разнесутся по всей Европе. Особенно по Нидерландам, — зловеще добавил он.

— А если инквизиция сочтет ее виновной — а она конечно же придет к такому выводу, — Елизавета будет казнена как еретичка? По всем правилам? — с обычным для него спокойным и серьезным выражением лица уточнил Фаулер.

Мари небрежно пожала плечами:

— Это не мне решать. Существует установленное наказание для еретиков, и не вижу, почему от него следует избавить ублюдка королевской крови, присвоившего себе трон.

— Народу это не понравится, — пробормотал Филип Говард, потирая нижнюю губу.

— Прецеденты уже были, — напомнил ему дядя. — К тому же англичане готовы к потрясающим переменам. Вспомни апокалипсические памфлеты, великую конъюнкцию, пророчества о конце времен. Англичане привержены глупым суевериям, так обратим же их в свою пользу. Убедим народ, что речь идет о конце лживой протестантской религии и новом веке — веке мира в объединенной католической Европе. В глубине души люди хотят вернуться к католичеству, даже если сами пока этого не понимают. — И он изящно помахал в воздухе рукой, словно отделываясь от неких обязательств, чье действие истекло.

Вот за что я так невзлюбил Говарда: он слишком уверен в себе и с легкостью распоряжается чужими жизнями. Пари готов держать, он уже видел себя на троне, по правую руку от Марии Стюарт.

Мария — не Стюарт, а Кастельно — подалась вперед, собираясь что-то сказать, но тут белый пес громко рыгнул, и все обернулись к нему, а значит, и ко мне.

— Доктор Бруно, — окликнул меня Говард, вновь растягивая губы в улыбке, — я бы хотел получить свою бумагу обратно.

Нехотя я вернул листок, который не вполне успел изучить.

— Мы еще не предоставили возможность выполнить ваши обязанности и сообщить нам точку зрения французского посла, — продолжал Говард. — Прошу вас. Если это в ваших силах. — От взгляда, который он кинул на мой бокал, плоды бы преждевременно с дерева посыпались!

Сердце ускоряет ритм: осуществление моего плана зависит от того, насколько успешно я сумею разыграть представление. Презрительный взгляд Мендозы прожигает меня с другой стороны стола.

С кубком в руках я кое-как пробормотал всем известные доводы Кастельно: не надо торопиться с вторжением, герцог Гиз действует без санкции короля Генриха и даже вопреки его мнению, еще сохраняется надежда подписать договор между Елизаветой и Марией, средства дипломатии не исчерпаны, слишком много власти в результате достанется Риму. Все эти доводы я пробурчал заплетающимся языком, отчего Говард, поморщившись, отвернулся от меня. Курселя, как я подметил краешком глаза, мое выступление привело в восторг — представляю себе, как он с торжеством возвратится к своему начальнику и поведает ему, что бывает, когда доверяешь важное дело вероотступнику-итальянцу, вместо того чтобы положиться на личного секретаря, как предусматривается протоколом. Мне самому неприятно жертвовать гордостью и достоинством, но слишком многое поставлено на карту, и тут уж плевать на репутацию, тем более что в ближайшем будущем повторное приглашение в усадьбу Арундел вряд ли последует. Фаулер молча следил за мной, серьезно, озабоченно, прижав к губам кончики переплетенных пальцев.

Я закончил свое виртуозное выступление широким взмахом руки, сбросив на пол кубок, это было необходимо на случай, если кто-то обратит внимание на влажное пятно возле моего места. Пес взвыл от испуга и удрал в угол. Вид у него был какой-то хворый. Генри Говард едва сдержался, задергал усами, втянул щеки.

— Не беспокойтесь, доктор Бруно, слуги утром уберут, — с присущей ему любезностью подбодрил меня Филип Говард.

— Большое спасибо, что передали нам мнение господина де Кастельно в свойственной вам неподражаемой манере, — добавил Генри.

Мендоза рассмеялся и отодвинулся вместе со стулом от стола. Мое выступление разрядило обстановку в комнате, все задвигались, заерзали, как будто собираясь по домам. Свечи догорали. Трудно было угадать, который час, но явно поздний, и мой спектакль приближался к финалу. Я обхватил голову руками и рухнул грудью на стол, неуклюже подогнув руку, бессильно разинув рот.

— С ним все в порядке? — послышался голос Филипа Говарда, и чья-то рука слегка потрясла меня за плечо.

— О господи! — взорвался Генри Говард. — Эти люди совершенно не умеют сдерживать себя. О чем я и говорил: всецело преданы соблазнам плоти.

Я прямо почувствовал, как на последних двух словах презрительно искривились его губы.