С. Пэррис - Пророчество

Интересно, кто в его понимании «эти люди». Доминиканцы? Еретики? Итальянцы?

Голос Мари, нетерпеливый и резкий, ворвался в мои праздные размышления:

— Как мы доставим его обратно в Солсбери-корт в таком состоянии?

— Я его не понесу, — поспешно заявил Курсель. — Он еще, чего доброго, наблюет в лодке.

Послышались негромкие переговоры. Я справился с соблазном плоти и не приоткрыл глаза. Наконец голос Филипа произнес:

— Делать нечего, пусть остается здесь и проспится. Места хватает. Утром, когда придет в себя, вернется в посольство пешком.

Я издал торжествующий вопль — про себя, разумеется.

— Бедолага, мне прямо-таки жаль его, — сказал Говард. — Хоть я не видел ухмылку на его лице, прекрасно расслышал ее и живо представил. — Опозорил и себя, и посла. Больше ему не видать ответственных поручений. Он-то думал, покровительство короля Генриха придает ему весу.

— Недолго ему пользоваться этим покровительством, — с пренебрежением добавил Мендоза.

— Тише, дядя, вдруг он услышит. — Это, конечно, Филип.

— Услышит? Да он вырубился. Тащите его наверх. Фаулер, вы вроде трезвый. Поможете?

Заскрипели стулья, душераздирающе хрустнули под чьим-то каблуком осколки разбитого мной бокала. Крепкие руки обхватили меня поперек туловища.

— Пойдемте, здесь спать нельзя, — мягко позвал меня Фаулер и с какой-то даже нежностью поднял мою безвольную руку, закинул ее себе на плечо.

Генри Говард — я позволил себе приподнять веки — стоял рядом, сложив руки на груди и плотно сжав губы, олицетворение осуждающего порок благочестия. Но у Генри Говарда имеются свои пороки, и нынче ночью я намерен был изобличить их и раздобыть доказательства.

— Говард! — прошипел Мендоза, и я увидел, как он жестом указывает на дверь.

Следя из-под опущенных век за продвижением ног Фаулера и моих волочащихся конечностей, я отмечал, как меня тащат по коридору и вверх по лестнице, и прикидывал путь отступления к заветной двери. Филип Говард по долгу хозяина дома шел перед нами со свечой в руке, а я повис на плечах Фаулера и позволил ему то ли тащить, то ли нести себя в спальню, где и был сброшен на кровать.

— Как думаете, он оправится? — с порога тревожно спросил Филип.

— Выспится и будет огурцом! — загадочной английской метафорой ответил Фаулер, присаживаясь рядом на кровать и стаскивая с меня башмаки. — От кувшина доброго вина еще никто не умирал. — Он перекатил меня на бок, и я безвольно давал ему делать со мной все, что угодно. — Поставьте ему в комнату горшок на случай, если он проснется ночью, — предусмотрительно посоветовал он.

Снова суета — шаги в коридоре, и кто-то (наверное, граф собственноручно, ведь слуги все отосланы) поставил возле кровати ночную вазу. Да уж, в графский дом меня больше не позовут, это точно.

— Не беспокойтесь, я устрою его поудобнее, — сказал Фаулер.

Граф что-то пробормотал в ответ, и я услышал, как его шаги достигли порога и вскоре затихли вдали. Я продолжал притворяться живым трупом, но тут Фаулер склонился и коснулся рукой моего плеча.

— Отлично сыграно, Бруно! — выдохнул он мне в самое ухо. — Каков ваш план?

Я приоткрыл глаза и увидел его лицо прямо над моим, словно Фаулер поцеловать меня собрался.

— Попытаюсь хоть что-нибудь найти, — шепнул я в ответ.

С минуту он смотрел на меня, и при свете свечи на лице его отчетливо выразилось сомнение — опытный шпион явно считал, что я рискую понапрасну. Досада поднялась во мне: Фаулер — отличный напарник, но у него нет права задавать вопросы и давать мне указания.

— Этот список мест высадки дорогого стоит, — признал он наконец. — Но Говард взял его с собой и наверняка спрячет в надежном месте. А если вы попадетесь, все пропало.

Это я и сам понимал и только злился, что мне указывают на очевидное.

— Не попадусь, — буркнул я. — И вы тут не задерживайтесь, а то что-нибудь заподозрят.

— Генри уединился для приватной беседы с Мендозой, — шепнул он. — Подслушать бы… Но, бога ради, осторожность и еще раз осторожность.

— Непременно.

Он сжал мне плечо:

— Удачи, Бруно. Одно скажу: мне бы на такое духу не достало.

Фаулер задул свечу, захлопнул за собой дверь, и я перевернулся на спину, сам себя подбадривая в темноте: я не сплю, я жду своего часа.

Прошло часа два, а казалось — целая вечность. Я сел на кровати и прислушался. Тишина опустилась на дом, но было в ней что-то тревожное — будто заглушённый крик, напряженное ожидание. Или это лишь чудилось мне, после того как я так долго пролежал на кровати, считая минуты, прислушиваясь к малейшему звуку, который выдал бы бодрствующих, бродящих по дому. Но звуки давно затихли, лишь над рекой вскрикивали порой чайки, и где-то вдали выла и тявкала лиса. Я осторожно скинул ноги с кровати и тут же перевернул горшок, заботливо оставленный мне Филипом Говардом; загрохотало так, словно рота солдат стреляла из мушкетов; сердце пустилось в пляс, а сам я замер, но дом вроде бы не проснулся. Хотел бы я знать, далеко ли спальни Говардов и комнаты слуг, кто мог услышать мои передвижения. Уже подойдя к окну и толкнув один деревянный ставень, я вспомнил, что белого пса могли оставить в доме без привязи, для охраны. Хотя он, наверное, пьянее меня, сообразил я, устало потирая висок. У меня голова разламывалась, но спать не хотелось: нервы были напряжены до предела.

Свечу и кремень я нащупал в кармане штанов.

Без обуви, в одних подштанниках, я мог передвигаться почти бесшумно, хотя неровные доски пола и поскрипывали на каждом шагу. Я приоткрыл сначала узкую щелочку, а там и достаточно широкую, чтобы выскользнуть в коридор. Все тихо. Я пробирался к лестнице, по которой меня привели наверх, и мне казалось, будто я слышу дружные вдохи-выдохи глубоко спящих людей. Если кто и встретится мне на пути, притворюсь пьяным, будто бы я ищу водички попить или вышел по большой нужде.

Коридор, ведущий в столовую, был пуст; я старался ступать беззвучно и прислушивался — нет, поблизости никого не было. Дверь в конце коридора была закрыта, и чем ближе я к ней подходил, тем громче стучала кровь в висках: если она заперта на замок и замок не поддастся моему кинжалу — кинжал, как всегда, торчал у меня за поясом, — то и ночная разведка, и пьяное представление — все напрасно.

Дверь, однако, отворилась с такой легкостью, что я устрашился: не ждет ли меня внутри засада — кто-то из Говардов, догадавшийся о моих намерениях. Но нет, я очутился в безопасном одиночестве в большой прямоугольной комнате, вдоль стен тянулись высокие деревянные стеллажи с книгами и рукописями, прерываясь лишь в торцах комнаты, где смотрелись друг в друга два сводчатых окна. Сквозь одно окно проникал бледный лунный свет, ложился мне под ноги. Дрожащими пальцами, не веря своей удаче, я тихонько прикрыл за собой дверь, вынул свечу и стал выбивать искру — раз, другой, на третий свеча загорелась, и я придвинулся к книжным полкам, пытаясь разобраться в том порядке, которого придерживался Филип Говард. А может быть, не Филип, а его дядя хранил здесь свои сокровища: юный граф не производил впечатления человека ученого. Возможно, Генри перевез свое собрание в усадьбу Арундел, когда его семейство лишилось родового особняка. Так или иначе, я с удовольствием предвкушал возможность порыться в библиотеке Говардов без разрешения, как Генри Говард, насколько мне известно, порылся в собрании доктора Ди.