Вячеслав Каликинский - Агасфер. Золотая петля. Том 1

Так и не найдя ответа на этот вопрос, Ефим снова прикрыл глаза, но уснул совсем ненадолго, пробудился со стоном и уже напрочь: приснился ему ломоть свежего пшеничного хлеба! Кому что, со смешком подумал он: мышам и орешек в радость, а человеку хлеб насущный подавай!

Сколько же не показывался Ефим в своем селе, сколько «куковал» на своей дальней заимке? Прикинул – и получилось, что аккурат со Дня святой великомученицы Варвары [77] День памяти святой великомученицы Варвары – 17 декабря. Знатный язычник Диоскор считая, что никто из простых людей не достоин видеть красоты его дочери Варвары, и заточил ее в башню. Девица сама пришла к вере, крестилась и решила посвятить себя Богу. Она убеждала принять православную веру и отца, но тот в гневе отвел ее к правителю. Варвару предали мучениям, вынуждая отречься от Христа, поклоняться идолам. Мучитель видя, что ничем нельзя победить терпение святой, осудил ее на смерть. . А нынче у нас что? Крещенский сочельник [78] Крещенский сочельник празднуют 18 января, он заканчивает череду святочных гаданий и колядований. В церквях начинают святить воду. Согласно поверью, в эту ночь открываются небеса, и все, что у них попросится, непременно исполнится. Желания сбываются даже у грешников. – стало быть, больше месяца Ефим на заимке пробыл. И еще бы не пошел в деревню, если б не этот приснившийся ломоть.

Он долго лежал с открытыми глазами, живо представлял себе свежий хлеб на белой крахмальной скатерке – пахучий, ноздреватый. А рядом с ним – добрый шмат соленого сала с мясными прожилками. Лепешки-то Ефим на своей печурке в заимке пек, кулеш варил по потребности, но порой, как вот нынче, хотелось ему не лесного, а деревенского. К тому же и патроны с картечью у него кончались – а в тайге мало ли какой случай! И небеса, говорят, нынче ночью открываются – вот он и попросит у них чего-нибудь этакого…

Решено – стало быть, надо делать! Долго не думая, Ефим сполз с лежанки, без суеты собрался в дорогу. Подумав, захватил с собой не старенький дробовик, а винтовку со снайперской оптикой, выменянную после японской войны у возвращающихся с фронта солдат за самогон и десяток беличьих шкур. Очень он этой винтовкой дорожил, приловчился стрелять, глядя в навинченную поверх ствола трубочку со стеклышками. Даже регулировать прицел научился – вовсе не дураком был Ефим! И выменять у него ту винтовку дружки-охотники пытались, и купить – большие деньги давали! Красный уполномоченный и вовсе хотел ее конфисковать, потрясая каким-то питерским мандатом, – никому не поддался Ефим, винтовку сохранил. И всякий раз, наведываясь с заимки в родные Залари, от греха прятал винтарь в дупло трухлявого ясеня, еще не доходя до чугунки, за которой раскинулось село.

Прицепил он к катанкам широкие охотничьи лыжи, подбитые мехом с ног косули, привязал к поясу снегоступы. В мешочке черствая лепешка и немного вяленой медвежатины – а куда больше? Задолго до темноты рассчитывал Ефим добраться до Заларей. Дверь заимки поленом подпер – и в путь-дорогу.

Он любил тайгу во всякое время года, и не променял бы ее ни на один городской пейзаж. Весной Ефим мог на четверть часа замереть в молодом кедраче, рассматривая и нюхая набухшие почки на молодых деревьях, истово вдыхая острый запах влажной земли, начинающей освобождаться от снежного панциря. А еще весной тайга наполнялась густым ревом сохатых, ищущих подруг.

Летом тайга нравилась ему густым ароматом неяркого разнотравья и звонким цокотом невидимых с земли белок и бурундуков. Но если мелким лесным зверькам в вершинах было просторно, то у подножья лесных великанов порой и пешему не пройти. По берегам таежных ручьев – густая кочковатая чаща. Ветви и стволы переплелись, в болотцах дна нет – оступился, и засосет человека без следа.

Осенью тайга словно замирает, тревожно посвистывает ветром в вершинах деревьев, грозно трещит сухостоем под напорами бурь. Под низким солнцем сияют, словно предупреждая о скором наступлении поры зимнего безмолвия, снежные верхушки далеких гор. У земли по утрам клубится легкая дымка.

А зимой… Снежно-белая, в многочисленных синеватых ямках, разбегающихся по полянкам следов лесного зверья, тайга торжественна и молчалива, она хранит свою великую тайну. Вершины сопок слепят глаза первозданной белизной на фоне безбрежного таежного моря.

Ходко поспешает в село Ефим, подгоняет его видение свежей краюхи хлеба. Даже запах, кажется, чует. И чтобы отогнать то видение, размышляет старый охотник обо всем на свете. Вот первые здешние обитатели – откуда они взялись, почему именно тут осели?

О первых людях на здешних просторах Ефим от своего отца слышал. А тот – от своего, первопроходца начала XVIII столетия. И с севера и с юга сюда пришли вольные крестьяне и молодые казачьи семьи. Место для будущего поселка и удобное, и красивое приглядели – на левом, северном берегу реки Заларинки. От нее же и название поселка получилось.

Во второй половине XVIII века началась прокладка Московского тракта, и село стало местом для водворения как политических, так и уголовных ссыльных. В начале следующего века через бывший полуэтап [79] По административной реформе путь следования арестантских партий делился на 61 этап. На полпути между этапами были построена полуэтапы для ночевок. Сибирские полуэтапы представляли собой огороженное место 100 футов длиной и 50–75 футов шириной, внутри которого располагались 2–3 низких одноэтажных деревянных здания. В одном помещении размещались на ночь офицеры, в другом – солдаты, в третьем, самом большом – арестанты. стали тянуть самых длинную в мире железную дорогу из Москвы и Петербурга до самого Великого океана. Село стало станцией Заларье, и стали бегать по той железной дороге домики на колесах.

Запуск Транссиба положил начало и «великому перемещению народов» из Европейской России в Сибирь и на Дальний Восток. Люди уезжали со своей перенаселенной родины тысячами – селами, улицами и целыми деревнями. Аграрная реформа царского министра Столыпина проходила успешно, а пахотных земель в Заларинской волости хватало на всех.

Это время Ефим хорошо помнил уже не с чужих слов. На его глазах пришлые украинцы, белорусы, чуваши, татары, мордва и прочие обретали в Заларях новую родину.

Солнце над бескрайней тайгой уже высоконько поднялось, когда Ефим решил сделать короткую остановку: дыхалка к старости выносливее не становилось, поберечь ее на морозе требовалось.

Для отдыха выбрал на краю полянки поваленное дерево, соорудил в затишке возле него небольшой костерок – чтобы не просто так сидеть. Набил снегом жестяную кружку, сунул в огонь. Когда растаявший снег, превратившись в воду, закипел, бросил в кружку щепоть чая, добавил из кисета трав и корешков. Жуя полоску вяленого мяса и запивая из кружки, Ефим продолжил свои размышления.