Ирина Потанина - Смерть у стеклянной струи

День Дурака 1 апреля 1950 года Харьков отмечал с особым размахом.

«2+2=5!» — кричали агитки, напоминая, что послевоенную пятилетку доблестный советский народ собирался выполнить в четыре года и как бы пора уже заканчивать [1] Пятилетние планы развития народного хозяйства СССР всегда призывали выполнить досрочно. . «Мы — Они. Те же годы, да разные погоды!» — информировали о страшном экономическом кризисе капиталистов календари, наклеенные на окна магазинов с пустыми прилавками. «Нет НАТО!» — вещали газеты, пугая новой войной и призывая не расслабляться.

Люди внимали, гордились, сосредотачивались, обещали гигантским портретам вождей «не подвести»… Но всякий раз предпочитали посвятить свой единственный выходной (у многих это была суббота) делам личным, к строительству вожделенного коммунизма отношения не имеющим.

Переполненные троллейбусы с повязанными на манер медицинских масок алыми транспарантами «Советское — значит отличное» везли к центру частично выпадающих в открытые окна харьковчан. Тем, у кого водились деньги, нужно было на рынок, другим мечталось пробежаться по знакомым за свежими сплетнями, еще кому-то просто хотелось пройтись…

И планы на вечер у горожан тоже были весьма фривольные. Цирк предлагал спортивную программу борцов в сопровождении клоунов, кинотеатры отважно сменили репертуар и крутили теперь комедии даже в вечернее время, театры не отставали, а в каждом клубе после обязательной лекции сотрудников политпросвещения обещали выступления артистов эстрады с юмористическими вставками.

Афишная тумба у замурованного в строительные леса здания горсовета пестрела заманчивыми предложениями. Яркий плакат, по задумке славящий лесорубов девизом «Даем сверх плана», кокетливо прикрывался листовкой, призывающей провести веселый вечер с ансамблем доярок-ударниц.

Но усмотреть во всем этом крамолу могли только вконец испорченные умы, коих в Харькове уже почти не осталось. Даже самые саркастично настроенные граждане, измотанные войной и последовавшим за ней голодом, пережившие карточную систему и изуверскую денежную реформу, понимающие, что живут в эпоху новой волны репрессий и уже даже как-то привыкшие к этому, предпочитали нынче самовольно ни над чем не иронизировать, а, смешавшись с толпой, довольствоваться навязываемыми со сцены разрешенными шутками. Часто, между прочим, весьма неплохими.

И город им в этом вполне покровительствовал. Он поименно помнил ушедших, прекрасно знал, что список ими не ограничится, и искренне желал наполнить дни оставшихся горожан легкомысленной радостью. Особенно тех, для кого эти дни по странным причудам судьбы должны были стать последними…

«Граждане из очереди к кассам! Просьба загибать хвост в противоположную от входа в ипподром сторону!» — несколько раз повторил репродуктор, прерывая и без того разрушаемую всевозможными техническими хрипами бодренькую утреннюю мелодию.

— Пчхи! — резко выкрикнул стоящий перед Морским юноша и мощными короткими залпами начал прочищать нос.

— Будьте здоровы! — заботливо отозвалась очередь, а старушка уборщица, лихо снующая между кассами, даже протянула бедолаге большой носовой платок.

— Спасибо, ерунда, справлюсь! Лишь бы не было войны! — заученно ответил чихавший, прижимая платок к лицу. И пояснил: — Чертова аллергия! Болезнь редкая, но меткая, как мне доктор в студенческой разъяснил. Пчха-пчхи-пчху! — снова завелся он. — Всем раннее тепло в радость, а я вот, едва что-то цвести начинает, прямо жить не могу. И главное, так неожиданно! Утром еще, когда из дома выезжал, никаких цветов и в помине не было. А тут — на тебе! Непонятная она какая-то, эта нынешняя весна…

Очередь сочувственно загудела, а Владимир Морской — бывший журналист и театральный критик, а ныне не пойми кто — подумал, что более странной весны в его жизни действительно еще не было. А ведь началось-то все с мелочи. Если конкретней — с летучей мыши. Кто б мог подумать, что этот маленький нелепый зверек может принести столько неприятностей!

Морской вздохнул, в очередной раз огляделся в поисках опаздывающей дочери и, удостоверившись, что Ларисы еще нет, а значит можно не притворяться и хандрить в свое удовольствие, погрузился в воспоминания.

Первый звонок громыхнул больше года назад — 25 февраля. Рецензия Морского на оперетту «Летучая мышь» внезапно вызвала бурное осуждение в прессе. Родное «Красное знамя», в котором он работал с самого основания газеты (более 10 лет, на секундочку!), выпустило разгромный текст про «низкопоклонника перед западноевропейской культурой» и «убогого завистника, намеренно и злобно принижающего советское искусство». Что примечательно, с цепи сорвались из-за фразы, под каждым словом которой Морской и сейчас готов был подписаться. «На сцене оперетты должны выступать артисты, которые умеют хорошо петь и тонко чувствуют природу смешного». Что тут не так? Ну, может, перед этим не стоило упоминать, что «старая венская оперетта отличается от современной, как роза от бурьяна, и предъявляет особые требования к театру», но ведь труппа действительно замахнулась на то, что ей не по зубам. И между прочим, в багаже Морского имелось достаточно поощрительных и откровенно хвалебных рецензий о советском театре, но они почему-то ревностными защитниками культуры не учитывались.

Ясное дело, досталось тогда не одному Морскому. Поливались грязью все талантливые театральные критики УССР. Но то ли из-за должности (Владимир заведовал в газете отделом культуры), то ли из-за хорошо запоминающихся фраз, к которым собирались придираться, в начале той памятной первой обвинительной статьи привели именно цитату из отзыва Морского на «Летучую мышь». А дальше понеслось: унизительные собрания с осуждениями от коллег, изгнание из «Красного знамени», исключение из партии, увольнение еще и из театрального института, где Морской несколько лет преподавал театральную критику…

Чего только ни было, а Морской, как дурак, задумываясь о нынешнем своем положении, всегда дословно вспоминал именно ту первую статью.

Хотя задумываться, собственно, было не о чем. Никакого положения у него нынче не наблюдалось. В этом и заключалась нелепость текущей весны. Прошлый год был наполнен борьбой, попытками воззвать если не к справедливости, то хотя бы к здравому смыслу, страхами (куда уж без них!), поисками нового места службы…