К Сэнсом - Стенание [другой перевод]

— Ах да, он назначен, чтобы помочь вам в розыске драгоценного перстня.

— Вы слышали об этом, мастер секретарь? — отозвалась ее величество.

— Да, слышал. Мне было печально узнать об этой пропаже. Кажется, подарок вашей покойной падчерицы Маргарет Невилл, да упокоит Бог ее душу?

— Да, именно.

— Я видел, что имя сержанта Шардлейка включили в список вашего Ученого совета. И узнал, что молодой Уильям Сесил перешел на службу к лорду Хартфорду. Это потеря для вас, ваше величество: он проявил себя как весьма способный молодой человек.

«Да, — подумал я, — Пейджет в курсе всех перестановок в королевском окружении, он просматривает все списки, чтобы ничто интересное не прошло мимо него. Личный секретарь короля научился этой хитрости у Томаса Кромвеля, которому мы с ним оба служили в былые времена».

— Сержант Шардлейк тоже покидает Совет, — сказала королева. — Несмотря на все его усилия, пропавший перстень так и не удалось найти. Похоже, теперь уже мало шансов его разыскать.

Уильям Пейджет посмотрел на меня своим каменным немигающим взглядом и провел рукой по длинной раздвоенной бороде.

— Как жаль, что вор не найден и не повешен, — сказал он с ноткой укора в голосе, а потом похлопал по своей папке. — Извините нас, ваше величество, король только что подписал несколько важных писем, и они должны быть немедленно отправлены.

— Конечно. — Екатерина взмахнула рукой, отпуская обоих.

Ее собеседники низко поклонились, после чего удалились через маленькую дверь, ведущую в глубины дворцовых лабиринтов. Королева, Мэри Оделл и я остались среди бесстрастных стражников. Лицо Екатерины тоже было совершенно невозмутимым, ничем не выдавая ее чувств от встречи с Ризли и Пейджетом. Хотя она и знала, что по крайней мере Томас Ризли желал бы увидеть ее на костре.

— Ну что ж, стало быть, прощайте, Мэтью, — произнесла она с формальной улыбкой. — Еще раз спасибо.

Я низко поклонился и коротко прикоснулся губами к ее руке, ощутив аромат фиалки. Согласно правилам этикета, я не разгибался, пока королева и Оделл не удалились обратно в свои апартаменты и двери за ними не закрылись. После этого я выпрямился, ощутив боль в спине.

Оставив свою мантию со значком ее величества у одного из стражников, я покинул Уайтхолл, испытывая сложное чувство: облегчение, смешанное с грустью.

Рано утром на следующий день я сидел за завтраком, угрюмо изучая отпечатанный циркуляр из ведомства Пейджета, который принес мне клерк Роуленда. Там подробно расписывались обязанности тех, кто будет дожидаться д’Аннебо на улицах, чтобы поприветствовать самого адмирала и его свиту, когда гости будут проезжать по Лондону. Представители судебных иннов должны стоять вместе с сановниками из Сити у собора Святого Павла и радостными криками встречать проезжающих французов. Также мы будем присутствовать на приеме адмирала, который принц Эдуард даст в Хэмптон-Корте через два дня, и на великом пиру, назначенном на следующий день. Лично меня не радовало ни одно из этих мероприятий, и я все еще пребывал в печальном настроении: после расставания с королевой остался неприятный осадок, поскольку выполнить ее задание так и не удалось. Поэтому я был немногословен с Мартином, когда он прислуживал мне утром, и излишне раздраженно заметил, что в масленке почти не осталось масла. Как всегда, Броккет сохранил невозмутимый вид, извинился и ушел на кухню, чтобы принести еще.

Когда он вернулся, я сказал:

— Извините, Мартин, я сейчас был с вами груб.

— Вы абсолютно правы, сэр, — спокойно ответил эконом. — Я должен был проверить масленку. Хотя ее выставила Джозефина.

Я нахмурился: Броккет не упустил случая упрекнуть девушку.

— К вам визитер, — объявил Мартин. — Мастер Коулсвин из Грейс-Инн.

— Филипп? Попросите его подождать, — велел я. — Я сейчас буду.

Управляющий поклонился и вышел. Интересно, зачем пришел Коулсвин? Не передумал ли он расследовать историю трагической гибели Питера Коттерстоука?

Вытерев губы салфеткой, я вышел в гостиную. Филипп с задумчивым выражением на своем красивом лице смотрел в окно на сад, сияющий под августовским солнцем. Он обернулся и поклонился:

— Извините за ранний визит, Мэтью. Дай вам Бог доброго дня!

— И вам тоже. Рад вас видеть.

— У вас прекрасный сад.

— Да, жена моего эконома тщательно за ним ухаживает. Как поживает ваша семья?

— Спасибо, все здоровы. И мы с женой очень рады, что государственные дела… уладились.

Я предложил гостю сесть. Он сложил ладони и сказал серьезным тоном:

— После нашего разговора на прошлой неделе я долго боролся с совестью. Размышлял о своем долге перед Богом.

— И?.. — подбодрил его я.

— Решил, что не могу оставить это дело так. Если мой клиент каким-то образом замешан в смерти своего отчима, то это преступление перед Богом и людьми. И я не только не смогу в дальнейшем представлять его интересы, но даже буду обязан по меньшей мере рассказать обо всем викарию, который печется о наших с ним душах. — Филипп глубоко вздохнул. — В прошлое воскресенье после церковной службы я поговорил с Эдвардом, объяснил ему, что мне рассказали о гибели их отчима, и поинтересовался, не связана ли каким-то образом эта история с той неприязнью, которую он питает к Изабель.

— И как Коттерстоук к этому отнесся?

— Он страшно рассердился. Сказал, что тот старый барристер не имел никакого права распространяться о делах, по которым его покойная мать консультировалась с ним, пусть даже это и было много лет тому назад, и что мне не следует слушать всякие сплетни.

— Строго говоря, он прав.

Филипп наклонился ко мне с упрямым видом:

— Да. Но видели бы вы, в какой свирепой манере Эдвард отреагировал! Он был взбешен, но в то же время и серьезно обеспокоен. Здесь что-то кроется, Мэтью, нечто весьма серьезное.

— Я тоже заподозрил неладное, еще когда Изабель была моей клиенткой, — кивнул я и, сделав небольшую паузу, спросил: — Ну и что дальше?

— Полагаю, нужно поговорить со старым слугой Воуэллом. Делать подобное без инструкций Эдварда — нарушение правил, но тем не менее я считаю это своим долгом. — Мой коллега плотно сжал губы. — Сегодня же пойду к нему.

— А можно и мне вас сопровождать?

Поколебавшись, Филипп все же кивнул, и на лице его мелькнула робкая улыбка, которой я прежде у него не видел.

— Да, я буду только рад. Я и так нарушаю правила, а как гласит пословица: «Если уж тебе суждено быть повешенным за кражу ягненка, то почему бы не украсть еще и овцу?» — Он глубоко вздохнул. — Пойдемте прямо сейчас. Я приехал на лошади. Мы можем сразу отправиться туда.

Я велел Тимоти седлать Бытия, а потом послал мальчика в контору с запиской, что приду позже.