К Сэнсом - Стенание [другой перевод]

— Мне также известен сей факт, — ответил я. — И это свидетельствует о том, что второй муж их матери был не таким уж плохим человеком.

— Да. — Филипп снова погладил бородку. — Если бы мы только выяснили, что привело брата с сестрой к этой вражде…

— Но как? Вы заметили, что эти двое все время обвиняют друг друга, и всегда лишь в общих словах, не говоря ничего конкретного?

— Заметил, — медленно кивнул Коулсвин.

Я услышал, как часы в инне пробили двенадцать:

— Прошу прощения, брат, но у меня запланирована встреча. Однако я рад, что вы зашли. Давайте каждый из нас подумает, что мы можем сделать в сложившейся ситуации. — Я встал и протянул гостю руку.

Тот пожал ее:

— Спасибо, что поговорили со мной. Сколько юристов с радостью перевели бы это дело в Канцлерский суд ради личной выгоды!

«Билкнэп бы абсолютно точно так поступил, — подумал я, — разве что у него не хватило бы терпения сносить придирки и язвительные замечания Изабель. Стивен неизменно предпочитал всякие сомнительные земельные сделки, где все, так сказать, совершалось во мраке».

Филипп застенчиво улыбнулся:

— Чтобы закрепить наше согласие, может быть, вы окажете мне честь отужинать со мной и моей женой? Скажем, в среду?

Я заколебался. Правила запрещают барристерам противостоящих сторон обсуждать своих клиентов у них за спиной, но не запрещают вместе ужинать. Иначе что бы осталось от нашей светской жизни?

— С удовольствием, — согласился я. — Хотя сейчас я веду еще одно запутанное дело, которое отнимает много времени. Могу я позволить себе вольность согласиться сейчас на среду, но оставить за собой возможность отказаться в последний момент?

— Несомненно.

Я вздохнул:

— По сравнению с тем, другим моим делом спор о завещании миссис Коттерстоук кажется не стоящим выеденного яйца.

— Да он, по сути, такой и есть.

Я печально улыбнулся:

— Это правда. Но, к сожалению, не для наших клиентов.

Я проводил своего коллегу до дверей и наблюдал в окно, как его приземистая фигура удаляется к воротам. Потом мои глаза переключились на закрытые ставнями окна Билкнэпа, и я глубоко вздохнул.

Я пересек двор дома Стивена Билкнэпа, вспоминая его странное поведение прошлой осенью: те неожиданные попытки примирения, которые я отверг, поскольку не мог ему доверять. Я постучал в дверь, и мне открыл привратник.

— Меня попросили навестить брата Билкнэпа, — сказал я ему.

Он мрачно посмотрел на меня:

— По словам его сиделки, нынче, наверное, последний день, когда Билкнэпа можно навестить. Я провожу вас.

Мы взобрались по длинной деревянной лестнице, минуя другие конторы, пустые по случаю воскресенья. Очень немногие барристеры жили при конторе. Я не был в комнатах Стивена несколько лет и помнил только, что там неопрятно и пыльно. Ходили слухи, что он хранил дома свой сундук с золотом и по ночам перебирал монеты.

Привратник постучал, и дверь открыла пожилая женщина в чистом фартуке и коротком чепце на седых волосах.

— Сержант Мэтью Шардлейк, — представился я.

Сиделка сделала книксен.

— А я — миссис Уоррен, мастер Билкнэп нанял меня ухаживать за ним. Он получил вашу записку, — пояснила она и продолжила тем же холодным безучастным тоном: — У него большая опухоль в желудке, и доктор говорит, что ему осталось совсем недолго. Счет уже пошел на дни.

— У него нет родных, кого можно вызвать к постели умирающего?

— Мастер Билкнэп не хочет ни с кем общаться. Думаю, у них в семье много лет назад произошел какой-то разлад. Когда я спросила его, он ответил, что не видел никого из родных со времен правления прежнего короля.

Я прикинул, что с тех пор прошло около сорока лет. Тогда Билкнэпу не было и двадцати. Возможно, еще одна семейная свара — вроде той, которую мы с Филиппом только что обсуждали.

Женщина посмотрела на меня с любопытством:

— Вы единственный, кого мастер Билкнэп хотел увидеть. Кроме доктора и архитектора, сюда никто больше не приходил.

«Архитектора?» — удивился я про себя, а сиделка тем временем продолжала рассказывать:

— Ну да, если не считать священника. Сегодня утром мастера Билкнэпа соборовали. — Значит, он и впрямь был на грани смерти. — Я провожу вас к нему, — сказала миссис Уоррен, ведя меня по пыльному коридору, и вдруг понизила голос: — Он не хочет открывать ставни, уж не знаю почему. Предупреждаю, в комнате у больного плохо пахнет.

И это была правда. Когда дверь в полутемную комнату открылась, мне в нос ударили запахи немытого тела и гнилого дыхания. Я вошел вслед за сиделкой. Комната была обставлена бедно: сундук для одежды, пара деревянных стульев, кровать и стол, заставленный пузырьками и флаконами с лекарствами. По крайней мере, кровать была широкой и с виду удобной.

Билкнэп всегда был очень худым, но теперь его фигура под одеялом напоминала скелет; кожа на черепе так натянулась, что на лице выступали только уши и нос, а руки лежали на простыне, как белые птичьи лапы.

— Кажется, он спит, — тихо произнесла добрая миссис Уоррен и склонилась над Билкнэпом. — Да, спит. Каждый раз, когда я наклоняюсь над ним, я думаю, что сейчас увижу, что бедняга умер, но он еще дышит.

Впервые я услышал в ее голосе нотку человеческого сочувствия.

Она легонько встряхнула Стивена за плечо. Он открыл незабудково-голубые глаза, которые всегда блуждали и никогда не смотрели на людей прямо. Но сегодня он взглянул мне в лицо, а потом с усилием улыбнулся, обнажив желтые зубы:

— Ага, брат Шардлейк. — Его голос был не громче шепота. — Я так и знал, что, если пошлю вам золото, вы придете.

Я пододвинул к кровати один из стульев. Билкнэп взглянул на сиделку и коротко велел:

— Уйдите, Джейн.

Она сделала книксен и вышла.

— Могу я что-нибудь для вас сделать? — спросил я.

Мой давний враг устало покачал головой:

— Нет. Я просто хотел встретиться с вами в последний раз.

— Мне очень жаль видеть вас в таком состоянии.

— Да ничего подобного, — спокойно возразил он. — Давайте будем откровенны. Вы всегда ненавидели меня, а я — вас.

Я не ответил. Дыхание с хрипом вырывалось у больного из груди. Потом он начал говорить шепотом, и я ощутил у себя на лице его зловонное, гнилостное дыхание.

— Что же теперь будет?

— Никто из нас не может этого точно знать, брат Билкнэп, — с чувством неловкости сказал я. — Мы все должны верить, что Бог проявит милосердие к нашим бессмертным душам…

Глаза Стивена уставились в мои глаза.

— Нет, мы с вами придерживаемся иных взглядов. Думаю, хотя бы в этом мы сходимся. Оба прекрасно знаем, что у человека нет никакой бессмертной души — не больше чем у кошек и собак. И потом, после смерти, уже не будет ничего. Совсем ничего. Только темнота и тишина.