Никлас Натт-о-Даг - 1795

Сетон задумчиво кивнул:

— Догадываюсь, чья она мать и в чем его вина. Даже не догадываюсь. Уверен.

— Доселе его поиски успехом не увенчались. Но могу сообщить: Юхан Эрик Эдман с его ищейками занят тем же. Ловят некую девицу, тоже, представьте, беглянку из Прядильного дома. Совершенно по иному делу. Одному из пальтов, поставленных следить за порядком на премьере «Смирившегося отца», показалось, что он ее видел в толпе в партере. С ней был некий мальчишка. Возможно, сутенер, но вряд ли: слишком мал. Мой информатор подтвердил: речь идет об одной и той же особе. Ее имя Анна Стина Кнапп. Теперь… что касается наблюдательного пальта. Пока война не сделала из него инвалида, он нанялся в служки к братьям Мартин [19] Юхан Фредрик и Элиас Мартин — известные шведские художники XVIII века, авторы множества гравюр с видами Стокгольма. в надежде развить собственное природное дарование. Но и ныне наш пальт не расстается с углем и бумагой. Ему удалось набросать портреты этой парочки театралов.

— А вы можете попросить эскизы?

— Уже. Не падайте духом, Тихо. Как только мы приведем ваш план в действие, братья проникнутся к вам сочувствием и помилуют. И тогда… вряд ли эта парочка ваших супостатов пополнит ряды стокгольмских долгожителей.

— Черти в аду сгорят, до чего жарко.

Магнус Ульхольм приподнял парик и вытер лоб квадратным лоскутом овечьей шкуры. А Эдман вообще чуть не голый. В одной рубахе — сложенный пополам жилет повешен на спинку стула поверх камзола. Обмахивается пачкой бумаг, как веером.

— У меня-то еще туда-сюда. А на южной стороне все коллегии пустые. Пристроились кто где. Сунешься туда среди дня — закипишь и лопнешь, что твой тролль.

Эдман покрутил стаканом, в нем что-то легко и ломко звякнуло.

— У нас, по крайней мере, есть погреб со льдом. Еще с зимы храним под опилками.

Жадно, звучными глотками выпил. Помедлил немного, прежде чем предложить гостю.

Ульхольм налил воды из графина со льдом и тоже выпил, стараясь, чтобы колотый лед таял не в желудке, а во рту, почему-то решил, что пользоваться живительной прохладой надо именно так. И довольно посмотрел на Эдмана. Тот не сказал ни слова, но смысл осуждающего взгляда понятен: нечего глотать все разом. Желудок не чувствует ни вкуса, ни холода.

— Значит, девицу не нашли. Густавианцы ходят с поднятым носом.

Ульхольм постарался побыстрее стереть с физиономии довольную улыбку.

— Мы стараемся. Но… кто-то срывает розыскные листовки. Это раз. Возможно, намеренно. И не исключено, что мы переоцениваем художественные возможности пальта. Девица чересчур красива, мальчишка вообще чуть не ангел. Не очень похоже… а может, похоже. Мы не знаем. Но рука у пальта набита. Кто-то из господ прихватил с собой, изучить поподробней на досуге.

— Расспросы? Дознания? — Эдман не скрывал недовольства.

— У нас полно людей вокруг веселых домов. Вернее, вот как: и сосиски, и мои люди получили строжайший наказ: прежде чем опрокинешь девку, задай несколько вопросов. Мне-то казалось, эта Кнапп обязательно пойдет по старой дорожке. Но, судя по всему, нет. Не пошла. Квартальные проверили все дома на участках — кто более или менее похожий на описание вселялся за последние полгода. Ни следа. Как в воду канула. Но тут есть еще кое-что… слышал о бале?

— Котором из них? Тут только и делают, что пляшут. Жара им нипочем. Ума не приложу…

Ульхольм слегка наклонился к собеседнику и подмигнул — настолько пикантной была новость.

— Я не про то. Через несколько недель назначен бал. Бал с проститутками — и не где-нибудь, а здесь, во дворце. В северном флигеле, в покоях вдовствующей королевы. Она раньше осени не появится. Между прочим, с согласия принца Фредрика. В зале бывшей Военной коллегии.

Эдман пригладил волосы, поставил локти на стол, сцепил ладони в замок и оперся подбородком.

— Скандал при дворе будет неслыханный, — произнес он задумчиво. — Дурачки обрадуются, светские дамы раскудахтаются, а принца сошлют в Тулльгарн [20] Летний королевский дворец на берегу Балтийского моря, к югу от Стокгольма. мучиться совестью. Собственно, никому, кто хоть что-то решает в государстве, дела нет. Разве что Ройтерхольм кулаками помашет для вида. Можем работать спокойно. И даже больше того… Пусть легкая гвардия подмажет ось государственного колеса… глядишь, завертится по-новому. Мешать не будем.

Он хмыкнул, будто приглашая Ульхольма посмеяться, но физиономия тут же сделалась серьезной.

— А какое это имеет отношение к девчонке?

— Мне пришла в голову одна мысль…

— Так поделитесь.

Ульхольм хотел было сделать многозначительную паузу, но раздраженная интонация Эдмана заставила его поторопиться.

— Облава на нищих. Перекроем мосты и пройдемся с сачком. Всех подключим — и сосисок, и пальтов, мои люди тоже примут участие. Я уже говорил с Луде, а он с Ройтерхольмом. Ничего не стоит представить такую облаву, как благодеяние. У бродяг нет ни друзей, ни защитников. Они как гиря на шее города.

Ульхольм задумался и начал грызть ноготь большого пальца.

— Когда?

— Сразу после бала, в пятницу. Начнем с рассвета. Дни сейчас длинные, даже длиннее, чем нам понадобится. Легкая гвардия пусть валяется в постелях, благородным клиентам надо дать время опохмелиться. Короче — на улицах останется одна нечисть. Перекроем все мосты и двинем квартал за кварталом от дворцового взвоза к Слюссену, там сведем концы сети и будем считать улов. Если девица Кнапп в городе, мы ее найдем. Среди таких же, как она.

Эдман некоторое время подумал и кивнул:

— Хорошо… но! Время еще есть, используйте его с толком. Пусть писаки собирают все жалобы на бродяг и попрошаек — и немедленно в газеты. Надо подготовить общественное мнение. Держите меня в курсе.

Началось все с кофе, с этого дурацкого прошлогоднего приказа барона Ройтерхольма. Новый закон постигла судьба всех подобных законов: богатые не обращали внимания, те, кто попроще, нарушал, а проходимцы использовали в своих целях. В обществе сосланных на север Европы за грехи иностранных послов этот запрет воспринимался как невыносимое для чести и достоинства оскорбление. Мало того что им вменялось в обязанность обхаживать приближенных к трону капризных павлинов и эта фальшивая игра была унизительной; но теперь, представьте только, даже невозможно облегчить унижение чашкой черного золота. Ройтерхольм, этот выскочка, чей единственный мандат — близость к утомленным ушам скучающего герцога? Мы игнорируем Ройтерхольма; дипломатический клуб наслаждался волшебным напитком так же, как и раньше, если не более усердно.

Очень скоро режиму стало известно: иностранные послы презирают шведские законы. Весь дипломатический корпус вызвали к наместнику под предлогом обсуждения насущных международных вопросов. Вместо этого послы получили нагоняй — как они смеют пить запрещенный в стране кофе? Вряд ли Ройтерхольм догадывался, какой подарок преподнес дипломатам: предлог немедленно заявить о прекращении полномочий в этой Богом забытой державе, когда-то великой, а ныне шатающейся, как пьяный на краю оврага.