Мария Амор - Смертельный вкус Парижа [litres]

– Как я могу доказать, что чего-то не делала?

У нее был такой голос и такие глаза, что мне захотелось подбросить браунинг неудачливому самоубийце. Но одно дело – запереть бедолагу голым в шкафу для щеток, а другое – подкинуть улику, которая может привести на эшафот.

– Придется ждать результатов баллистической экспертизы нашего пистолета.

Елена сцепила ладони:

– Дмитрий Петрович говорит, что на экспертизу полагаться нельзя. Теория, мол, интересная, а на практике еще никто не может с полной точностью соотнести пулю с оружием.

Стул подо мной двинулся так резко, что издал неприятный скрежещущий звук.

– Поменьше бы ты с Дмитрием Петровичем консультировалась – меньше бы переживала, – и тут же пожалел, что сказал это. – У меня такое ощущение, что я уже все знаю, просто не могу сконцентрироваться, додумать свою мысль до конца и увидеть всю картину.

Она перевела взгляд на окно и не ответила. Я взял ее ладони в свои.

– Воробей, завтра мне необходимо встретиться в городе с разными людьми, но я не смогу уйти, если ты будешь сидеть здесь и переживать.

Она встала с дивана, отняла руки:

– Не волнуйся, у меня тоже всякие планы на завтра. Жаркое горит.

После ужина я захватил с собой остатки «Кот-дю-Рона», ушел в кабинет, прикрыл дверь, спрятал принесенный Еленой браунинг в трубу самовара, уродовавшего каминную полку, лег на кушетку, задрал ноги на подлокотник и стал ждать, когда в голову притекут толковые идеи.

Время от времени я прихлебывал вино в надежде, что оно поспособствует мыслительному процессу. Но мысли упорно возвращались к Елене и Дерюжину. Кажется, я немного тронулся, пытаясь распутать эту историю. Раньше мне даже в голову не приходило усомниться в жене, а теперь я тщательно обдумывал каждое ее слово. Внутри сворачивала змеиные кольца холодная, скользкая логика паранойи: «Кто, кроме Марго, мог подкинуть этот браунинг? Почему Елена так долго добиралась от ресторана до больницы? Что за планы у нее на завтра?» В последние дни я либо работал в больнице, либо носился по городу в попытках разобраться в убийстве Люпона, а пока я отсутствовал, боярин отплясывал вокруг моей жены такую чечетку, что постепенно превратился из моего лучшего друга в ее лучшего друга. От этой муки к горлу подкатила тошнота. Я не мог так жить. Что-то, а точнее, кто-то должен быть якорем, аксиомой. Если требовать от самого близкого человека постоянного подтверждения его слов, то лучше сразу закончить совместный путь.

Телефон в углу затарахтел. Я поднял трубку, звонил Дерюжин:

– Помнишь, я тебе рассказывал, что расплатился в варшавском борделе оружием? Похоже, Агнешка-таки избавилась от моего подарка.

Хриплый баритон полковника показался мне ангельским пением.

– Ты уверен?

– Я узнал царапины на дереве рукоятки. Я могу завтра утром поехать в Сюрте и подтвердить это следствию.

Значит, зря меня так мучили эти дурацкие сомнения! Аллилуйя!

– Подожди. Стоит Валюберу узнать, что пистолет, из которого убили Люпона, у нас, он никаким нашим объяснениям не поверит. Для него это будет только окончательным доказательством вины Елены.

– Я готов выступить свидетелем.

– Ты наш друг. Тебе могут не поверить. У Марго алиби, а доказать мы ничего не можем – ни того, что ты когда-то отдал ей браунинг, ни того, что она нам его подкинула.

– Тогда от браунинга надо немедленно избавиться. Она подкинула его неспроста.

– Я понимаю. Я хочу избавиться от него так, чтобы это уличило убийцу.

После разговора мне полегчало. Я вновь обрел силы верить своим близким. Еще не знаю как, но я буду доказывать ту версию событий, в которую верю сам. По крайней мере, до тех пор, пока ее не опровергнут совершенно неоспоримые доказательства.

Хорошо. И как же я ее буду доказывать? А дьявол его знает как! В отчаянии я выругался. Потом выругался еще раз. Потом стал вспоминать подряд все ругательства, на которые способна Елена: черт, негодяй, дрянь, дурак, подлец, сволочь, подонок, шваль… Нет, ни одно из них даже отдаленно не походит на сadavre fou .

Истощив ругательный словарик жены, от злобы и бессилия я перешел к тому, что могу сказать сам. Военный опыт подарил мне довольно приличный словарный запас, намного обширнее, чем тот, которым могла воспользоваться поскользнувшаяся женщина, даже убийца. Но и со всей своей окопной эрудицией я не придумал ничего подходящего. Исчерпав богатую лексику русского языка, я перешел на французский, затем на персидский, английский и так далее.

Удивительно, но этот несложный способ кабинетных размышлений – пить и ругаться – дал неожиданный результат.

3 июня, пятница

С утра в доме стоял густой аромат свежей выпечки и крепкого кофе. В последнее время завтрак все чаще готовила Антонина Михайловна, казачка, приходившая по утрам помогать по хозяйству, но сегодня радиоаппарат источал попурри из «Кармен», а это значило, что Елена дома.

Я быстро умылся и поспешил на кухню. Мой воробей стоял у рукомойника – взъерошенный, с засученными рукавами, в привычном домашнем халатике. Я кашлянул. Она обернулась. Между бровями залегли две новые морщинки, в глазах сидела тревога.

– Вкусно пахнет, – осторожно сказал я.

– Через пару минут будет маковый пирог.

Мне было мучительно стыдно даже мимолетных сомнений в ней, я подобострастно заметил:

– Нет в мире никого прекраснее женщин, готовых печь вкусные пироги своим мужьям.

Был вознагражден тенью улыбки:

– Налить тебе кофе?

– Буду очень благодарен.

Голос певицы выводил: «L’amour est un oiseau rebelle…» Я вспомнил о безумной проститутке, завлекающей этой хабанерой клиентов на ночном мосту.

Елена склонилась к духовке, вытащила противень, отрезала щедрый кусок воздушного пирога и подала его мне.

Солнечный свет заливал кухню, щебет птиц за распахнутым окном заглушал меццо-сопрано. Нет, либо я докажу невиновность жены, либо мы сбежим в Швейцарию. Так или иначе, я положу конец этому кошмару. И где-нибудь на берегу Комо мы разберемся с нашими отношениями. До тех пор у нас обоих связаны руки.

Но сегодняшний день будет поворотным.

Додиньи в палате не оказалось. Униженный и оскорбленный «рентгеном» при помощи инфракрасной лампы в подсобке, он благоразумно выписался из госпиталя.

Я предположил, что самоубийца-неудачник продолжил поправлять свое здоровье в темном углу «Полидора», и в обед отпросился у Мартины. Вышел на растопленную солнцем улицу, пересек Малый мост и углубился в тенистые закоулки Латинского квартала. И всю дорогу повторял про себя то самое вчерашнее ругательство.

Дойдя до ресторана, распахнул дверь. Из темного угла на меня уставилась ушастая и носатая физиономия Додиньи – точь-в-точь африканская маска. Через полупустой зал во весь голос я выкрикнул два слова. Он вскочил, тарелка со стейком тартар запрыгала по столу, но он даже не заметил – замахал руками, обрадованно заорал, сорвавшись на фальцет: