Мария Амор - Смертельный вкус Парижа [litres]

Сержанты направились ко мне, я резко привстал с подоконника, рукой задев стопку медицинских карт. Они с оглушительным чавканьем шлепнулись на пол и разлетелись веером. Меня уже теснили к дверям, когда я вспомнил этот звук и где и когда слышал его.

– Подождите! Минуту! – Я наконец-то ухватил мелькнувшую вчерашней ночью догадку. – Инспектор, я вспомнил! Никто не собирался отравлять Додиньи! Это была попытка отравить меня. Яд был подсыпан в мой бокал, а вовсе не в тот, который оставил на подоконнике Додиньи. Он взял мой бокал, не свой! Я могу доказать!

Валюбер остановил жандармов.

– Докажите.

– Сейчас упали медицинские карты, и я вспомнил, что вчера, когда Додиньи поднял фужер с подоконника, с него с точно таким же шумом рухнули и разлетелись по полу каталоги. Это я оставил свой бокал на них. А он свой поставил гораздо левее, на каменном подоконнике, я видел это своими глазами. Я даже помню раздавшийся при этом характерный сухой звук стекла о мрамор. Я уверен, что многие это вспомнят. Это не я отравил Додиньи, это он схватил предназначавшееся мне отравленное шампанское.

Отчаяние сделало меня убедительным. Додиньи возмущенно пискнул:

– С какой бы стати я стал хватать ваше отравленное шампанское?

Но инспектор слушал, и я продолжал настаивать:

– Во всем, что не касается ваших возлюбленных стульев, вы крайне рассеянный человек, Додиньи, а в тот момент были еще и очень взволнованы. Вы перепутали бокалы. Бокал, из которого вы выпили яд, был моим. Именно поэтому на осколках мои отпечатки. Свой вы оставили на полметра левее, прямо за локтем Одри, и я еще подумал, не смахнет ли она его случайно. После этого вы пошли инспектировать ее кресло, а когда вернулись к окну, по ошибке цапнули мое шампанское со стопки каталогов. Вспомните, вы подняли фужер, а из-под него разлетелись брошюры. Было такое? Вы еще потом на них по полу катались.

Он страдальчески сморщился:

– Но как это может быть? При чем тут вы? Отравить пытались меня, потому что боялись моих разоблачений! Кому нужно было отравлять какого-то русского лекаря из Персии?

– Этого я не знаю. Но вас точно никто отравить не пытался. Отравитель никак не мог предугадать, что вы схватите чужой фужер.

– Это правда? – Валюбер уставился на больного. – Месье Додиньи, попытайтесь сосредоточиться: какой фужер вы взяли? С мраморного подоконника или с каталогов?

Мерзавец похлопал глазами, подтянул одеяло к подбородку:

– Вы меня запутали. Сейчас я уже ни в чем не уверен.

Со всей возможной силой убеждения я воззвал к Валюберу:

– Неужели я стал бы спасать этого идиота, если бы пытался избавиться от его показаний? Я был наедине с ним в полицейской машине всю дорогу в госпиталь. Ищи я его смерти, уж будьте уверены, он бы не выкарабкался! А я, наоборот, сделал все, чтобы вытащить его!

Валюбер некоторое время разглядывал меня своим невидимым взором, но, должно быть, не обнаружил ничего в достаточной степени криминального, потому что подал знак ажанам:

– Ладно, ребята, отпустите доктора. Доктор Ворони́н, вам запрещается покидать Париж. По поводу бокала я лично опрошу всех присутствовавших. Что касается вашей жены…

Я перебил его:

– Инспектор, кто-то пытался отравить меня. Я требую расследовать это преступление. И моя жена… Теперь, когда ясно, что я не пытался убрать свидетеля, сказанное Додиньи является одним только голословным обвинением. С какой стати арестовывать Елену на основании его выдумок? Он сам по-прежнему подозреваемый! Он путается в показаниях, ничего не помнит и врет напропалую! Он что угодно скажет, лишь бы спасти себя!

Валюбер еще колебался, и я добавил:

– Хотя бы дождитесь результатов экспертизы. Арестовывая жену лейб-медика шаха Ирана без достаточно веской причины, вы провоцируете дипломатический инцидент.

Не дожидаясь ответа, я вышел из палаты, громко хлопнув дверью.

Больше всего на свете мне хотелось оказаться сейчас рядом с Еленой и, глядя ей прямо в глаза, выложить обвинения Додиньи. Они сводили меня с ума. Я был убежден в ее невиновности, я жил с этим убеждением и делал все, чтобы доказать это. Но временами твердая почва уверенности словно проламывалась подо мной, и тогда, как в тот миг, я летел в бездну невыносимо мучительного сомнения. И этот неведомо откуда возникший браунинг… Чисто теоретически она сама могла принести его на предпоказ. Но зачем тогда ей понадобилось сочинять, что его подкинули мне? Чтобы заставить меня подозревать Марго? Нет, это паранойя, это болезненный порыв той части моего сознания, которая поддалась мучительным химерам. Во мне оставалось еще достаточно разума и доверия к жене, чтобы понимать, что она не стреляла в Люпона. Конечно, Додиньи либо ошибается, либо просто лжет, что гораздно вероятнее. Хотя зачем так затейливо врать, придумывая какое-то несуществующее русское ругательство? И колено… Как он узнал про колено?

Я продолжил прием и осмотр пациентов. Чтобы прекратить мучительные сомнения, я заставил себя думать о белладонне в своем шампанском. Меня-то кто и зачем пытался отравить? Да, я задавал подозрительно много вопросов, водился с ненавидимым всеми отщепенцем, зондировал возможность заказа кровати, но этого было совершенно недостаточно, чтобы напугать фальсификаторов и заставить их подсыпать мне яд на публике. Правда, я подбил Мишони на копирование трона, но свидетелей этому не было, и он еще даже не начал выполнять мой заказ. К тому же до прихода на аукцион столяр ни в чем меня не подозревал. Нет, ни у кого из присутствовавших в зале не было причин убивать меня, да еще столь драматическим способом. Даже у самого Додиньи, потому что все, что я знал о нем, знала и полиция. Мне можно было подсунуть пистолет, чтобы создать улику против моей жены, но зачем отравлять меня? Даже мертвого, меня обвинить в убийстве Люпона было совершенно невозможно. Объяснение должно было быть проще. И одно объяснение напрашивалось, вот только проще оно никак не было.

В коридоре ко мне подошел доктор Тиффено:

– Как наша жертва белладонны?

– Снова живчик.

– Это отрадно. Я когда-то недолгое время работал у его отца.

Я продолжил обход, не переставая размышлять над загадкой отравления.

К концу осмотра пациентов я вычислил отравителя и поспешил обратно в палату жертвы. По дороге наткнулся на распахнутую дверь в подсобку, где хранился инвентарь уборщиков и прочий хлам. Помещение вполне подходило для моей задачи. Я вышвырнул швабры, ведра и метлы из узкого шкафчика, принес из соседнего кабинета инфракрасную лампу, пристроил ее на ящиках и поспешил за выздоравливающим.

Валюбер уже ушел, оставив у дверей сержанта. Разглядывая медицинскую карту, я сухо приказал больному: