Виктор Татаринов - Под ризой епископа

— А в санях кнута не было?.

— Да на што он тебе сдался?

— Да так, из любопытства.

— Ну уж и сказал ты, гражданин-товарищ, курам на смех. — Сидоров насторожился. — До всех тонкостей добираешься… А по мне хоть как думай, только муку я не украл. Если она и была ворованная, то украл ее Кожевин, и никто другой. Мне от этого ни жарко, ни холодно, понял? Так что пытай его, а от меня с этим отстань.

— Да я и не пытаю, — стал успокаивать Ковалев. — И Кожевин муку не крал, он же сказал, что это для сына Романова. А о кнуте спросил потому, что сам утерял ременный, верховой, отдавать его надо.

— Этого еще не хватало, — хозяин как будто немного начал трезветь. — Да нешто с чужим кнутом я стану, в тарантасе разъезжать, к тому же он верховой, короткий, что твоя нагайка. А этот с длинным кривым чернем [30] Черен — черенок, черешок — рукоять, рукоятка, ручка, хватка, за что берут вещь, снаряд, орудие. — прим. Гриня , до самой лошадиной морды доставал.

Из кухни выкатилась хозяйка и поставила на стол противень с жареными кусками молодой свинины.

— Вот это ты молодец, Марфа! Ты послушай, — сказал Сидоров, указывая ей на Ковалева, — видно, он по молодости своей вначале стеснялся пить первача-то, а сейчас мы с ним хватанули по полному. А ну-ка быстро сюда тертого хрену. Оно с ососком-то, знаешь как, пальчики оближешь. Ты, уполномоченный, поди-ко, давно такого не едал?

Ковалев в самом деле проглотил слюну от распространившегося по всему дому запаха. Сколько ни вспоминал, так и не вспомнил, ел ли он в своей жизни ососковую жареху. А хозяин, притянув Марфу к себе за конец платка, шептал ей: «Митя-то в сынки нам годится. Работает важным человеком. Неси бутылку, что почище, да побыстрей». Ковалев встал, расправил гимнастерку. Хозяин удивленно уставился, на него.

— Што это с тобой?

— Ехать надо, — решительно ответил Ковалев. — Служба есть служба. Спасибо за теплый прием, Егор Григорьевич.

— Помилуй бог, куда ты от такого стола? Отдохни у меня!

— Рад бы, да надо делами заниматься. Спасибо за беседу, за угощение. Больше не могу оставаться.

— Ты и впрямь ровно на фабрику, к первому гудку торопишься. — Сидоров тоже встал и, тщательно выговаривая, сожалел: — Ну дак што ж, неволить не смею.

В это время Марфа принесла бутылку, покрытую толстым слоем пыли.

— А вот и она, голубушка, — обрадовался хозяин. — А ну, давай на посошок, как на Руси повелось.

Марфа принесла к порогу два стакана, уже наполненные до краев. Ковалев подержал свой в руках, стукнул им о стакан Сидорова. Тот сразу же осушил его, а Ковалев передал свой стакан хозяйке, еще раз поблагодарил за угощение и протянул руку для прощания. Стенные часы с кукушкой отсчитали двенадцать ударов. Ковалев открыл дверь и шагнул через порог. Во дворе бегал не привязанный пес.

— Марфа, а Марфа! — закричал Сидоров. — Кыш во двор! Сколько раз тебе говорить, что это свой человек. Ну, быстро, привяжи кобеля… Да я тебя провожу, сынок, — расчувствовался он, глаза его неподдельно повлажнели. — Как приятно с таким-то поговорить. А другие как с цепи сорвутся: «А ну, показывай, где краденый хлеб схоронил!» На горло берут.

— До свиданья! — Ковалев спустился с крыльца.

— Прощай, сынок, прощай. Заезжай хушь днем, хушь ночью, ничего для тебя не пожалею. Жаль вот, что не успели спеть мою любимую-то до конца. Ну, не беда, в другой раз.

Ворота закрылись, звякнула тяжелая щеколда. Ковалев отвязал застоявшегося Воронка. А по ту сторону ворот Сидоров распевал:

Расследование по делу об исчезновении Федора Романова затянулось. Ковалев и другие изредка помогавшие ему сотрудники ОГПУ, казалось, использовали все возможности, проверили десятки версий, но результаты оказались неутешительными. А что, если обследовать Гнилой лог, все его болота и темные углы? Ведь не спроста же писалось в той записке о жарком лете, кого-то это тревожит; в засушливое лето непроходимые болота могут стать проходимыми. И потом, что означают эти буквы Г. Л.? Всего вероятнее Гнилой лог. Эта мысль, зародившись однажды, неотступно преследовала Ковалева. Но пока на очереди была важная встреча с дьяконом Ложкиным.

— Не кажется ли вам, что ваша дочь Устинья умерла слишком рано? Отчего бы это? — ошеломил он священнослужителя первым же вопросом.

— Не ведаю, мил человек, не ведаю. И не хворала вроде, а сгорела, как свечечка, видно, на то воля божия была.

…Просматривая как-то свежий номер газеты «Ижевская правда», епископ Синезий обратил внимание на небольшую информацию: «За последнее время в колхоз „Красный Октябрь“ вступило пять семейств… Теперь уже каждому становится ясно, что единоличным хозяйствам не выбраться из цепких объятий голода и нужды… Несмотря на запугивание церковнослужителей, в колхоз вступают и верующие, Так, например Устинья Ложкина…»

— Устинья? — Синезий отшвырнул газету. — Родная дочь преданного мне всей душой дьякона — колхозница?! Этого еще не хватало. — На столе епископа лежало письмо одного из священников Никольского собора с отказом чтения проповеди, предложенной Синезием.

Бодрое настроение после хорошего завтрака было испорчено. Епископ, его преосвященство Синезий вызвал экономку.

— Агафья! Дьякона Ложкина ко мне!

Когда дьякон, сопровождаемый экономкой, подъезжал к особняку, расположенному на тихой городской улице, гнев Синезия был на пределе: «Может, и этот норовит увильнуть от меня? Никуда не денется, раб божий, раздавлю как червяка!»

Судя по внешнему виду епископа, ему по силе было сотворить это с любым смертным. Бог не обделил его ни здоровьем, ни статностью. Длинные каштановые волосы и густая огненно-рыжая борода были ярким обрамлением энергичного, волевого лица сорокалетнего мужчины. Прямой ноздреватый нос и крупные мясистые губы резко очерчены? В момент прихода дьякона ноздри епископа чуть подрагивали. Он исподлобья посмотрел на пришедшего и, не предложив сесть, осведомился:

— Как самочувствие, отец дьякон? Как спали, что во сне видели? Извольте взглянуть ясными очами на эту статейку. Может, сон-то в руку?

Ложкин растерянно молчал, взгляд его блуждал в полумраке богатых покоев, устланных дорогими персидскими коврами. Старческие руки дрожали, когда он читал газету, с трудом различая буквы.

— Ваше преосвященство, — наконец выговорил он робко, — сдурела девка, муж у нее партийный, потому, видно, и попутал бес.