Наташа Ридаль - Убийство в Кембридже

Молодой человек открыл дверцу буфета. Я молча остановила его руку, от прикосновения к которой меня словно ударило током. Он повернулся ко мне и поцеловал, как тогда на вечеринке. И так же, как тогда, я потеряла голову. Оливер ловко нащупал застежку на платье с заниженной талией, оно скользнуло на пол, а пальцы студента – под мою комбинацию на узких бретельках. Я вздрогнула. Он подхватил меня на руки, перенес на кровать и быстро освободился из брюк, но я не решалась опускать взгляд ниже его груди. Оливер снял с меня чулки и потянулся к панталонам. Я позволила ему стянуть их, а затем и комбинацию и уже собиралась расстегнуть верхнюю пуговицу его рубашки, как вдруг слегка вспотевшая ладонь перехватила мои пальцы.

– Я сделала что-то не так?

– Прости, – Оливер отвел взгляд. – Ты знаешь, что я был ранен во Фландрии: получил химический ожог. Я не хочу, чтобы ты это видела.

– Тогда выключи свет.

Он хмыкнул и развернулся к лампе.

– Агнес ты тоже не показывался без рубашки? – шепотом спросила я.

– После возвращения с фронта – только однажды, о чем тут же пожалел, – в темноте Оливер оказался надо мной, я чувствовала его возбуждение и никак не могла унять охватившую меня дрожь. – Рубашка нам не помешает, – выдохнул он, снова приникая к моим губам.

Что бы ни говорила Катя, в ту ночь я получила неопровержимое доказательство существования настоящей необузданной страсти.

Утро субботы началось с распахнувшейся двери.

Спросонья я не сразу поняла, где нахожусь, однако новые ощущения внизу живота быстро восстановили в памяти события прошлой ночи. Оливер приподнялся на локтях справа от меня. На пороге его комнаты застыла Вера Алексеевна в своем траурном платье, с неизменной бамбуковой тростью в руке.

Я никогда не видела океан в минуты затишья перед бурей, но была готова поклясться, что лицо maman выглядело именно так. На нем не отображалось ни единой эмоции, лишь уголок рта едва заметно подрагивал. Позади графини маячили Майкл и незнакомый мне мужчина, очевидно, «джип».

– Проклятье, – тихо выругался Оливер.

Вера Алексеевна пересекла комнату, обошла кровать и сорвала с нас одеяло. Я поняла, что ее глаза обшаривают простыню. Вероятно, до последней секунды в глубине ее сердца теплилась крохотная надежда, что я всё еще невинна. Увы!

– Одевайся, – приказала maman , и от ее ледяного спокойствия у меня мороз пробежал по коже.

Оливер побледнел, от волнения ему никак не удавалось выправить задравшуюся рубашку, чтобы прикрыться. Я дрожащими руками натянула панталоны и комбинацию и наклонилась за платьем. Собственную наготу в тот момент я ощущала не так остро, как наготу своего возлюбленного. Я задыхалась от унижения, которому подвергла его maman .

– Ты возомнил, что моя дочь станет одной из твоих игрушек? Сорвал цветок, воспользовавшись ее наивностью, – неестественно звенящим голосом проговорила графиня. – Клянусь, мальчишка, ты горько пожалеешь об этом!

– Он меня не соблазнял! – в отчаянии воскликнула я. – Он не виноват!

– Молчать! – Вера Алексеевна впервые повысила голос. – Ты больше никогда его не увидишь. И не получишь от меня ни пенни!

– Мадам, это полностью моя вина, – попытался вмешаться Оливер.

Как сквозь туман, я различала острые костяшки пальцев, сжимающих трость. Рука maman взметнулась вверх и так же резко опустилась. Оливер взвыл от боли. Поджав ноги к животу, он перекатился на бок. Второй удар трости пришелся по ягодицам.

Из моего горла вырвалось глухое рычание, а вслед за ним – слова, которые я не успела осознать:

– Ненавижу! Лучше бы умерли вы, а не papa !

Вера Алексеевна медленно опустила трость, подошла ко мне и влепила пощечину, потом развернулась и направилась к двери, на ходу бросив Майклу:

– Надень на нее редингот и выведи отсюда. Мистер Вудс, не трудитесь сообщать об увиденном. Я сама позабочусь о том, чтобы доктор Уэйд принял надлежащие меры.

Последние слова maman , вероятно, были адресованы «джипу». Я бросила взгляд на Оливера, прятавшего лицо в складках простыни, вырвала свой редингот из рук ухмыляющегося Майкла и шагнула в коридор, где толпились, перешептываясь, разбуженные студенты. На лестнице я заметила Энтони и виновато опустила голову.

Майкл сопровождал меня до самой резиденции главы колледжа, держась немного позади, но не ослабляя бдительности. Я ощущала странный озноб. Едва добравшись до своей комнаты, я упала на кровать и провалилась в пустоту.

Я больше ничего не помню о том дне. Не помню, как наступила ночь. Не могу с уверенностью сказать, спала я или нет. Воскресным утром меня нашли в гостиной, полностью одетой, в рединготе, застегнутом на все пуговицы. Катя пыталась растормошить меня, когда в дверь отчаянно зазвонили, и запыхавшийся Энтони чуть не сбил с ног лакея.

– Мне срочно нужно видеть доктора Уэйда!

– Он скоро спустится, – сказала сестра.

Окинув взглядом нас с Катей, Энтони вздохнул, как перед чем-то неотвратимым, и мягко произнес:

– Миссис Уэйд, Софи, мне жаль, что я принес дурные вести. Боюсь, графиня Кронгельм мертва.

Личная горничная maman хлопотала вокруг Кати с нюхательной солью. Я стояла посреди гостиной, пряча дрожащие руки в карманах редингота.

Не может быть… Этого не может быть!

Голова буквально раскалывалась, в желудке ощущалась странная тяжесть.

– Что произошло? – Томас Уэйд требовал от Энтони объяснений.

– Ее нашли на мосту Вздохов. Кажется, графиню ударили по голове, – друг осторожно покосился на меня. – Там сейчас проктор Уолш. Он ожидает старшего инспектора и констеблей.

Ни слова не говоря, я выбежала в сад. Меня вывернуло наизнанку. Стало немного легче. Внезапно я осознала, что шагаю к мосту Вздохов.

Сердце выпрыгивало из груди, когда, протиснувшись сквозь толпу студентов, я ступила на знакомые каменные плиты. Проктор Уолш стоял ко мне спиной и разговаривал с врачом из гарнизонного госпиталя. Вера Алексеевна лежала поперек прохода, накрытая простыней. Там, где покоилась ее голова, на белой ткани проступило кровавое пятно. Меня снова начало мутить. Безжизненная кисть осталась неприкрытой, и я никак не могла отвести от нее взгляда.

Зачем кому-то убивать maman ?

Тихий голос врача доносился, как из тоннеля:

– Два дня назад пришел состав с ранеными. Их разместили в Питерхаусе и Тринити Холле, а вчера в Адденбрукскую больницу стали поступать студенты из этих колледжей. У всех низкое давление и жар: ртуть едва не пробивает градусник… – врач замолчал, заметив меня, и Уолш обернулся.

На его невозмутимом лице истинного британца неожиданно проступила эмоция. Определенно, это было сочувствие.