Никлас Натт-о-Даг - 1794

Мальчик засмеялся.

— Три раза они сажали меня на телегу и отвозили на хутор. Куда — даже не скажу. Далеко куда-то. Меня и еще нескольких. Вдруг кто-то сжалится и возьмет нас… на воспитание. А там… мелют кору и в муку подмешивают. Кому мы нужны? Ясно кому: кто хочет получить рабочую скотину за бесплатно. Корка хлеба в день и ворох соломы, где спать. И за каждого, кого это… на воспитание, кто, значит, на них за просто так корячится, получают восемь риксдалеров в год. Девчонок берут, потом мальчишек, кто приглянется. А я… я каждый раз возвращаюсь.

— А зачем ты дурачком прикидываешься?

— Они возвращаются иногда… те, кого на воспитание. — Мальчик каждый раз произносил это слово с брезгливой гримасой. — Или кто сбежал, такие тоже есть. Как погляжу, лучше бы оставались в приюте. Совсем никакие, чуть не при смерти. Эти-то, приемные. — Он грязно выругался, — приемные родители, мать их, они еще рукой машут на прощанье — не беспокойтесь, мол, как сыр в масле… а сами уже чуть не могилу роют. На сколько хватит работника, на столько хватит. И эти гады… если они какую-нибудь красулю-девчонку или парнишку пригожего в гроб загоняют, меня-то что ждет? А так — дурачок дурачком, проку никакого, его и научить-то ничему толком не научишь, разве что говно подметать… Так что пока меня держат… и кое-кого еще, от кого им никак не избавиться. Ты же спросила — почему детей мало. Да вот почему: только мы и остались, дурачки да припадочные. Ничего хорошего, но уж лучше, чем… на воспитание.

— Ничего хорошего — это как? Я имею в виду для вас, кто остался?

Мальчик печально вздохнул.

— Как-как… да никак. Суп, правда, каждый день… вода одна с ошметками репы или там морковки. И соленый… соль у них, что ли, бесплатная, или сами морскую воду выпаривают. Соленый, говорю, до ужаса. Одну девчонку еле спасли — побежала к колодцу, да сгоряча и рухнула, хотела, видно, напиться поскорей. Тут, главное, научиться сквозь зубы цедить, суп-то этот… чтобы чешуйки медные не глотать. Котелкам-то сто лет в обед, да никто их никогда и не моет. Я не видел. Не, не моет, точно говорю. А проглотишь невзначай — тут же все выблюешь, будто и не жрал ничего. Катехизис учим чуть не наизусть… магистр называет это «школой». Будьте прилежны, дети, образование — это главное… а у самого пучок розог в руке. Кто засиделся, тех тут же впрягают в работу.

— Работу? Какую работу?

Мальчик показал глазами на второй этаж флигеля.

— Иди да сама посмотри.

Он осторожно передал ей Карла, наклонился к уху и неожиданно горячо зашептал:

— Они меня за человека не считают, я для них все равно что лошадь или там поросенок. Когда Уттерстрём здесь объявился, они ему все показывали — как же, надо объяснить новенькому. А он спрашивал да спрашивал: «А это как? А это почему?» — Мальчик настолько похоже сымитировал только слышанный ею голос этого самого Уттерстрёма в драном парике, что Анна Стина невольно улыбнулась, хотя ей было совсем не смешно. — В первый же его день на службе явились сосиски с двумя сосунками — на улице нашли. А за ними мамаша принесла совсем новорожденного… еще меньше твоих. Уттерстрём спрашивает: а где у нас деньги на содержание? А тот, кто ему все показывал, осклабился, сукин сын: говорит, расходы у нас куда меньше, чем вы думаете. Из пяти младенцев, говорит, к концу года выживет в лучшем случае один… так и сказал: «В лучшем случае». В лучшем случае! Один! Какой же у них тогда худший случай? Короче, младенцев сюда приносят помирать. Приют этот… большие они мастера доставлять детишек прямо в рай. Хочешь для своих другой судьбы — ноги в руки и дуй отсюда, пока не поздно. Ладно… пошел дальше махать метлой, пока кто чего не заподозрил — куда, дескать, придурок делся? Свинячье говно само со двора не улетит.

— Желаю тебе самого лучшего.

— Пожелания ложим в одну руку, говно в другую — какая перевесит. Может, увидимся.

— Это вряд ли…

Анна Стина пристроила детишек и пошла на второй этаж. Еще на лестнице она услышала звук, который никогда не забудет. Жалобное поскрипывание деревянных педалей, жужжание кардана, свистящее шипение шерстяной нити. Могла бы и не заглядывать, но все же заглянула. Три погашенные люстры на потолке, длинные ряды прядильных станков, за каждым — сутулая фигурка.

Она скатилась по лестнице, схватила детей, выбежала на улицу и посмотрела налево — туда, где ее ждал лес. Подальше от города. Потом направо, где огромной жабой разлегся Город между мостами. Три высоченных башни — Большая церковь, чуть подальше — шпиль Немецкой церкви, самый высокий, а еще дальше, уже за пределами Города между мостами, — купол Святой Катарины. Зашла в пустой переулок и дала детям грудь. Майя, поев, немедленно начала довольно гулить, а Карл не стал тратить время по пустякам и тут же заснул. Головка свесилась набок.

Анна Стина подложила ему под затылочек руку. Если не возвращаться в лес, выход только один. Выбора нет. И все равно она долго не могла решиться.

И все же решилась. Деревянный протез Карделя в мешке за спиной то и дело больно впивался в позвоночник.

Ветер кружит сухие листья во всех направлениях, пока ему не надоедает игра. Тогда он одним дуновением сметает их в ручеек, а тот, в свою очередь, неторопливо журча между камнями, относит в пролив. Пустынный двор: уже настали осенние холода, и больные вряд ли покинут свои палаты до весны. Кардель, даже пройдя весь путь до Данвикена, с трудом передвигает затекшие после сна на жестком полу ноги. Из-за угла госпиталя вывернулся человек, увидел их и остановился как вкопанный.

— Прошу прощения, господа… мы никак не ждали посетителей в такую, мягко говоря, образцово мерзкую погоду.

Очень маленького роста, в сером длинном пальто и не по размеру огромном парике, который, скорее всего, служит не столько париком, сколько шапкой. Прищурившись, оглядел гостей и, подумав, обратился к Карделю.

— Вы пришли подыскать местечко для вашего приятеля? — Он кивнул на Винге.

Тот заметно нервничал, то и дело кидая обеспокоенные взгляды на угрюмое здание дома умалишенных на скале.

Кардель удивленно поднял бровь. Поднял бы обе, но вторая, рассеченная, все еще была отечной.

— Что за чушь! Мы ищем Эрика Тре Русур, одного из ваших интернов в скорбном доме.

Незнакомец покраснел и, чтобы скрыть смущение, визгливо засмеялся.

— Простите, простите за неловкость… но знаете, в наших краях галлюцинации — дело обычное и, как видно, заразное. Позвольте представиться: Несстрём. Я вообще-то доктор в предместье Катарина, но довольно часто бываю и в этих краях… один Бог знает, как нуждаются здесь в любой помощи. Как же, как же… прекрасно знаю, о каком пациенте идет речь.

Он пошел впереди, показывая дорогу, которую они прекрасно знали и без него. Идти было недалеко. Желтое оштукатуренное здание неприятно ярко выделялось на угрюмом фоне мокрых, темно-серых в черных дождевых потеках скал.