Никлас Натт-о-Даг - 1794

Несколько моряков, укрывшись за грудой мешков, играют в карты прямо на мостовой, аккуратно накрывая взятки припасенными камнями — чтобы не унесло ветром. Кто-то сидит на корточках, обдумывает очередной ход, другие переминаются с ноги на ногу. Плечи приподняты, кулаки подмышками — стараются согреться.

Винге продолжает свой маршрут. Лейонбакен — Северный мост, Северный мост — Лейонбакен. Время от времени замедляет шаг, чтобы не столкнуться с портовом грузчиком или мальчишкой-посыльным. Каменные дома

Норрмальма выглядят отсюда, как огромные гранитные кубы, чья единственная задача — заступить дорогу идущему.

Сестра шагает рядом — она, похоже, не замечает ни ветра, ни удручающего пейзажа.

— Слава Господу… твой друг все же внял твоим резонам.

— Жан Мишель вовсе не глуп. Но, конечно… в нем не утихает ярость… он ведь еще молод, а жизнь исковеркана. Будущего у него нет. Он сопротивляется, но в глубине души… Знаешь, сейчас, когда он не носит свой деревянный протез, я иногда подмечаю своеобразные жесты… то есть ничего своеобразного, они были бы вполне уместными, если бы рука была на месте. Не на свалке, а там, где и было задумано природой. Прошло много времени… мне кажется, он до сих пор ее чувствует, эту отрезанную руку.

— А что было потом?

— Эта бедная женщина страдала недолго… к неудовольствию Сетона. Возможно, студент нашел способ и исподтишка проткнул какой-то из крупных сосудов. Бедренную артерию, к примеру. Или подвздошную, если удалось дотянуться… короче говоря, они ушли вместе, Сетон и Нюберг, оставив растерзанное тело на попечение сторожа. Мы выждали несколько минут и тоже ушли.

Хедвиг покачала головой и посмотрела брату в глаза. Ветер отбросил в сторону ее русую челку.

— Фру Сетон вас обманула. Не зря она так пристально интересовалась Карделем. И конечно же прочитала его мысли. Не такая грудная задача. Ты много раз говорил, как изуродовано его лицо… это не прямо, но все же свидетельствует о его склонности к насилию. Заставила на себя посмотреть, чтобы подогреть ненависть и желание мести. И послала вас в ловушку. Хотела сделать Карделя палачом собственного мужа.

— Но зачем? Голова у нес работает… она же понимала, что мы можем добиться для нее справедливости… хоть и с опозданием.

— Ты так думаешь? Мне почему-то кажется, что она не особенно верит в ваш успех. Знает, что полицейское управление постарается задушить любые попытки расследования в колыбели… в ту же секунду, как кто-то из высших чинов сообразит, что вы близки к цели. Кто вы в ее глазах? Калека-пальт и студент-недоучка, который пугается собственной тени. На детей в Хорнсбергете ей в высшей степени плевать, она их не видела, для нес это только слухи. И еще не факт, что она, зная своего супруга, этим слухам верит. А преисподней она уж точно не боится. При жизни вытерпела такие муки… наверняка уверена — хуже не будет.

Эмиль слушал и кивал — логика сестры казалась безупречной.

— Что ж… остается надеяться, что она ошибается.

Эмиль остановился, присел на бревно и посмотрел на залив. В свете тусклого осеннего солнца волны, перехлестывающие через пустой причал, казались серебристыми и тяжелыми, как ртуть. На рейде покачивались несколько парусников; моряки, судя по всему, не особенно доверяли якорям и на всякий случай связали корабли друг с другом толстыми пеньковыми канатами.

Он вздохнул.

— Хедвиг… я не знаю, что делать. Мысли проносятся с такой скоростью… не успеваю схватить за хвост ни единой.

Сестра присела рядом, предварительно проверив чистоту бревна ладонью.

— Безнаказанность Сетона держится на Хорнсбергете. Надо отобрать у него этот щит. Может быть, выкупить?

— Как?

— Если детский дом удалось бы финансировать другим способом, Сетон оказался бы не нужен. Вы с приятелем взялись за дело так, будто собрались взыскать некий… моральный долг. А мне кажется, тут вопрос скорее в деньгах, чем в прямой морали.

— В деньгах? — Эмиль горько усмехнулся. — Этого товара у нас еще меньше, чем… скажем так: чем другого товара. А именно — ушей, готовых прислушаться к нашим доказательствам. Хорнсбергет наверняка требует больше средств, чем казна выделяет на Индебету. Я имею в виду, на всю полицейскую работу. На сыщиков, стражников, контористов…

Винге оборвал себя на полуслове, вскочил и начал делать странные движения руками, будто ловил полезные мысли и отгонял ненужные.

— Если, конечно, не… — произнес он медленно и запнулся.

— Продолжай, — нетерпеливо кивнула Хедвиг.

— Эрик Тре Русур. Сетон распоряжается его наследством. Может, ему станет лучше? Может, он будет в состоянии подписать новый документ? Там же все и началось, в Данвикене… там и надо продолжать.

Он сорвался с места, но Хедвиг ухватила его за рукав. Эмиль повернулся и посмотрел ей в глаза. Еще раз убедился, как мало она изменилась с возрастом. Вообще не изменилась.

— Хедвиг… нельзя откладывать. Мы и так потеряли очень много времени из-за моей глупости.

Она погладила его по щеке.

— Ты помнишь, отец запер тебя в подвале как-то вечером? Ему показалось, ты недостаточно усердно играешь в лабиринт. Нам с Сесилом ничего не оставалась, как слушать твой плач… мы хотели тебя утешить, но он нас не пустил. А когда мы выросли… на месте отца оказалась я. По моей вине ты оказался взаперти. Боже, все в мире повторяется… Когда я думаю про это, у меня сердце рвется на части, так мне стыдно… Эмиль… если ты простил Сесила, может, заодно простишь и меня?

— Ты наверняка хотела как лучше.

— Facilis descensus Averno [45] «Легок спуск в Аверн», то есть в подземное царство (Вергилий, «Энеида»). …

— Вергилий…

— Я причинила тебе большое зло. Прости меня, Эмиль… — Голос Хедвиг дрогнул, она заплакала.

Что на это сказать? В глубине души он простил ее давно, и слова спорхнули с языка легко, как птица со случайной ветки:

— Без твоей помощи, Хедвиг, я так бы и… мой долг покойному брату так бы и остался неоплаченным. Да. Да, я прощаю тебя.

— Ты же знаешь, я любила тебя больше всех. И Сесил тоже…

Он не мог вспомнить — случалось ли когда-то, чтобы сестра его обнимала? Эмиль оцепенел. Какой-то врожденный инстинкт подсказал ему, какую позу принять, чтобы ей было удобней его обнять, как сложить руки для ответного объятия, как погладить голову, прислоненную к его шее… и внезапно Эмиля охватило такое умиротворение, какого, насколько помнил, не испытывал никогда.

Не так-то легко нести сразу обоих, Майю и Карла, — они оказались тяжелее, чем ей представлялось. Но странно — тяжесть не обременяла, она казалась естественной и даже приятной. Они пристроились у нее на бедрах. Месяцы жизни в лесу — талия стала тоньше, а округло-выпуклые бедра обеспечили детям удобные места. Решение нашлось простое: связала простыню петлей, скрутила жгутом и перекинула через шею. Детей усадила верхом, каждого на свой конец. Им такое решение пришлось по душе — начали смеяться от удовольствия и изгибаться, стараясь увидеть друг друга — то спереди, то со спины. И ей удобно. Неудобен только мешок — больно врезается в спину на каждом шагу.