Никлас Натт-о-Даг - 1794

Кардель долго смотрел на вожака, искал случая встретиться с ним взглядом. Или когда тот, по крайней мере, заметит, что в руке пальта между большим и указательным пальцем зажат шиллинг.

Наконец паренек встал и начал осторожно приближаться — в точности как зверь, почуявший добычу, но пока не решивший, по зубам ли она ему.

— Ты знаешь, кто я? — негромко спросил Кардель. Паренек кивнул.

— На той неделе в трактире у меня сперли протез, пока я спал. Либо ты, либо кто-то из твоей шайки. Мне он нужен. Протез.

— Сначала деньги.

Кардель протянул ему шиллинг. Вожак сделал выпад, по Кардель молниеносно убрал руку за спину.

— Получишь со временем… но сначала хочу предупредить. Когда вы меня обокрали, я спал, а спящего кто хочет может обидеть. Но сейчас я не сплю. Трезв и опасен. И обещаю: если вздумаешь меня надуть, пожалеешь. Город между мостами невелик, найти человека — вопрос времени. Может, пару часов. Самое большее — день или два. Возьму за шкирку, оттащу на ступеньки Биржи, сниму штаны и выпорю по голой заднице на глазах у всех. Тебя засмеют.

Парень молча проглотил слюну.

— Ну и подавись своим шиллингом.

— Я что-то не помню… разве я сказал, что у тебя есть выбор? Значит, неудачно выразился.

— Они се выбросили… в Мушиный парламент.

Мушиный парламент… Никто не знает, насколько глубока свалка отбросов и дерьма у Зерновой площади. И она не убывает, хотя ежедневные паромы грузят так, что палуба оказывается чуть ли не под водой. Наверняка не меньше четырех саженей. Излюбленная, между прочим, тема для городских спорщиков. Хотя никто даже не сомневается: не меньше четырех саженей. Если дело дойдет до пари, на меньшую глубину никто и рундстюкке не поставит.

Кардель подумал.

— Хорошо. Два шиллинга. Твоей шайке хватит пару раз досыта нажраться. Но ты будешь стараться больше всех. И если услышу, что мухлюешь, — упаси тебя Бог.

Кардель несколько раз грохнул в дверь вновь обретенной дубовой рукой — уже на следующее утро протез лежал у него на пороге. Постучал — и с удовольствием ощутил его успокаивающую тяжесть. Перепуганные уличные озорники кое-как отмыли протез в грязной воде. Но, к неудовольствию Карделя, кто-то из них острием ножа выцарапал на деревянной ладони изображение мужского органа. Отмыть его, разумеется, не удалось, а скрести ножом не решились.

Постучал еще раз — и опять никто не ответил. Приложил ухо к филенке и услышал храп.

Вдова Бергман долго не соглашалась открыть дверь своим ключом. Только когда Кардель намекнул, что пришел по поручению полицейского управления, порылась в кармане, достала гремучую связку ключей и с невероятной медлительностью начала пробовать один за другим, пока не нашла нужный.

В нос ударил хорошо знакомый запах. Раньше даже казалось: это не посторонний запах, а уже его собственный. Запах дешевого кабака, где трактирщики торопятся поскорее напоить гостей, в надежде, что те не заметят ни месяцами не метеные полы, ни пропитанные остатками пойла опилки, ни застоявшегося запаха мочи — посетители терпели до последнего, а когда терпеть уже не было сил, опорожняли пузырь рядом с бочкой, за которой сидели. Тут же рядом блюют перепившие…

Он прикрыл дверь, оставив маленькую щелку, и поблагодарил хозяйку. Решил избавить ее от зрелища безжизненного тела постояльца.

— Мой приятель маленько… переосвежился. Позвольте мне позаботиться, чтобы он привел комнату в порядок. Он вам должен за комнату?

— Нет… до воскресенья все уплачено.

Бутылки валялись повсюду. Единственное, что доказывало, что перед ним не покойник, — хриплое, булькающее дыхание Эмиля Винге. Он валялся на полу — хотел, видно, лечь, но промахнулся. Ему еще повезло, отметил Кардель со знанием дела. Во-первых, от всего того, что из него вылилось, не пострадал матрас, а во-вторых, каким-то чудом ему удалось приземлиться на живот — иначе непременно бы захлебнулся собственной рвотой. Он поднял руку бесчувственного Винге и отпустил. Рука с противным стуком упала на пол. Незначительное событие ни на секунду не привлекло внимания обладателя этой неживой руки.

Кардель осмотрелся. С чего-то надо начинать. Собрал бутылки в корзину, в которой, судя по всему, Винге их сюда принес. Вылил в окно переполненный горшок — непростая задача, поскольку ночной сосуд был почти такого же размера, что и отверстие, которое даже и окном назвать трудно. Что-то вроде пушечной бойницы на корабле. Переложил хозяина на постель. Это оказалось куда легче, чем он предполагал. Как и Сесил, Эмиль был на удивление тощ— кожа да кости. Кое-как пристроил его голову на подушку, стянул через голову рубаху, намочил тряпку и отпер следы неоднократных извержений.

Осталось сделать то же самое с полом.

Закончив приборку, он взял с собой ключ постояльца и ушел.

Вернулся через час. Постучал в дверь фру Бергман и вручил ей два риксдалера.

— Господин Винге просил передать — он задерживается самое малое на месяц.

Прошел в комнату. Разложил на столе все, что принес. Несколько бутылок. Чистую воду. Связка лучины, огниво. Хлеб, сыр, цельная копченая баранья нога, которую почему-то называют скрипкой, — хватит на несколько дней, если не обжираться.

Дело шло к полудню. В комнате душно и темно. Стекло в окне-бойнице вмуровано намертво — ни проветрить, ни впустить побольше света.

Кардель критически оглядел комнату, уселся на стул с ручками — из тех, что принято называть «густавианскими», — и отстегнул протез. Надо дать культе отдохнуть. Засунул в рот щепоть табака и начал жевать, заставляя себя не торопиться. Время от времени сплевывал в банку и продолжал жевать.

Он ждал. Ждал не меньше двух часов, прежде чем Эмиль Винге начал подавать признаки жизни. Открылись налитые кровью глаза, послышался мученический стон: медленно возрождающиеся органы чувств начали со страхом осознавать состояние тела. Кардель встал и протянул Винге бутылку. Тот схватил, с жадностью сделал несколько глотков и с нескрываемым упреком и разочарованием посмотрел на посетителя. Хотел что-то сказать, но Кардель его опередил.

— Квас. — сообщил он таким тоном, будто вручал Винге гонорар. — Утоляет жажду.

Эмиль протер глаза и с видимым отвращением сделал еще один глоток.

— Поспите-ка еще, — посоветовал Кардель. — Больше ничего не поможет. Уж я-то знаю.

Кардель терпеливо ждал. Солнце перевалило через зенит, начало опускаться. Неправильный прямоугольник света из окна-бойницы перебрался с пола на стену.

Винге подал признаки жизни только к вечеру. Человек опытный, Кардель еще до этого заметил, что бедняга вот-вот проснется: изменилось дыхание, начали мелко вздрагивать веки, будто путаясь проносившихся за ними кошмарных видений. Наконец несчастный открыл глаза, некоторое время соображал, где он, и с трудом сфокусировал взгляд на посетителе.