Никлас Натт-о-Даг - 1794

— Когда придете в себя, вышибу дверь. Заплачу фру Бергман за замок — и всего делов. А сейчас ложитесь и попробуйте уснуть. Силы вам еще понадобятся.

С тоской и ужасом Винге осознал справедливость карделевского прогноза течения болезни. Поначалу-то он был уверен, что пальт либо преувеличивает, либо процесс выздоровления пойдет гораздо быстрее, чем тот накаркал. По уже первый день показал — нет. Не преувеличил пальт. В желудке плескался расплавленный свинец, почти все время он проводил, согнувшись в три погибели над ночным горшком. Его беспрерывно рвало: сначала выпитым квасом, потом горькой от желчи, обжигающей глотку желтой слизью.

А следующий день был еще хуже, хотя, казалось бы, — хуже некуда.

Он был готов на все ради глотка спиртного, просил, унижался — но пальт был непреклонен. Ни мольбы, ни уговоры, ни обещания не помогали. Даже на предложение взятки только ухмыльнулся.

Наступила третья ночь.

Кардель начал жечь лучины. Высекал огнивом искры и ждал. Когда трут, по его мнению, тлел нормально, не выказывал намерений погаснуть, подносил к тлеющей губке лучину, давал ей сгореть до конца и брал следующую. Лучина, догорая, сгибалась в черную дугу, которая почему-то напоминала Винге привидение на кладбище.

Комната постепенно заполнялась то душистой, то невыносимо едкой древесной копотью, и в колеблющемся свете Винге показалось, что по руке его ползет какой-то жук. Он попытался его стряхнуть, но тот, похоже, даже не обратил внимания на грозный замах. Винге откинул с ног одеяла и чуть не закричал от ужаса: ноги его были облеплены червями, мухами и ярко-зелеными жуками. Свет испугал тварей, и они начали окапываться. Там, где они рыли свои норы, кожа пошла пузырями, чуть ли не булькала.

Впервые за все дни он испугался так, что закричал в голос.

Пальт намочил тряпку и приложил ему ко лбу.

— Ты их видишь? — с дрожью в голосе обратился к нему Винге. Впервые на «ты».

— Не знаю, о чем ты, — отплатил той же монетой Кардель. — Чертиков, что ли? Знаю одно: все, что ты видишь, существует только у тебя в голове.

Эмиль зажмурился из всех сил, услышал нарастающую барабанную дробь и не сразу понял, что этот костяной звук издают его собственные зубы.

Лихорадка началась позже. В короткие минуты облегчения, когда его сознание было уже не в состоянии оплакивать бедственное положение внутренних органов, Кардель был тут как тут. С влажной тряпкой или с размоченным в квасе куском хлеба. Винге покорно проглатывал еду, но удержать ни разу не удалось.

— Что вы от меня хотите?

Обращение на «ты» не привилось.

— Вы уже спрашивали раз двадцать.

— Да… знаю. Ответ ваш, извините, запамятовал. Может, на этот раз запомню.

— Мне нужна ваша помощь в деле, которое ни с того ни с сего свалилось мне на голове. Почему-то показалось… да нет, не показалось; уверен: голова у вас такая же светлая, как и у покойного брата. Редко так бывает: лицо такое же, а голова хуже. Но, друг мой, в таком виде… в таком виде вы ни на что не годитесь. Потому и делаю все, чтобы поставить вас на ноги. Как поправитесь, изложу свое предложение подробнее. И тогда, на трезвую голову, скажете: согласны мне помочь или нет. Если не захотите, откланяюсь. На том и покончим.

— Вы держите меня здесь насильно, как пленника. С какой стати я должен вам помогать?

— Слушайте, Винге… уж я-то знаю, здесь я спец. Перегонное… да вы и сами не хуже меня понимаете: перегонное на побегушках у старухи с косой, служит ей добровольно и в охотку. При ваших… э-э-э… питейных наклонностях вам остался год-два, не больше. Насильно или не насильно, я спасаю вашу жизнь.

— У меня нет ни малейшего представления о делах, которыми занимался мой брат.

— Ваш брат был одним из умнейших людей, которых я встретил в жизни. Вы, конечно, мало похожи на наливное яблочко, чего нет, того нет. Но, как ни крути, упали с того же дерева.

Винге задумчиво покачал головой и выразился так изящно, что Кардель одобрительно крякнул.

— Вы принимаете желаемое за действительное, мой друг.

Пальт стал мучительно искать достойный ответ на этот риторический шедевр, но не успел; последовало продолжение:

— Мы с братом совершенно разные люди. Не знаю, что вас с ним объединяло, но что-то, наверное, объединяло. Заменить его я не смогу.

Кардель мгновенно забыл про состязание в риторике и довольно долго сидел в задумчивости. Лучина догорела, и в полутьме голубовато-бледная физиономия Винге и в самом деле пугающе напоминала лицо его покойного брата в гробу.

Винге закрыл глаза, надеясь, что разговор на этом закончится. Но почти сразу услышал глухой стук кресала о кремень и почувствовал запах горящего трута. Он с трудом разлепил веки. Горела очередная лучина. Физиономия Карделя в инфернальной подсветке снизу навела его на дикую мысль — может, он уже попал в преисподнюю?

Вновь послышался хриплый бас:

— Может, вы и разные. Но у вас есть преимущество. Сесила свела в могилу чахотка, а у вас есть шанс выжить.

Эмиля зазнобило. Он натянул одеяло. Это повторялось не в первый раз: нестерпимый жар перешел в озноб. Он заговорил, и голос его выдавал обуревающий его страх.

— Что меня ждет?

— Еще несколько часов — и вас будет трясти так, что ни одна блоха не удержится. Все до единой сосклизнут. Так что есть и польза.

Наконец-то сон смилостивился над Эмилем Винге. Проспал несколько часов, а когда проснулся, тошнота как будто стала немного меньше, зато сердце билось так, что едва не выскакивало из груди.

— Кардель?

Стул под пальтом скрипнул — сменил позу.

— Тут я.

— Мне страшно.

В наступившей тишине Эмиль Винге ударил кулаком по кроватной раме. Потом еще раз, и еще, все чаще и чаще. Попытался приостановить пароксизм, удержать руку, но ничего из этого не вышло.

— Кардель?

— Вот-вот. Я предупреждал. Блохи паникуют.

Шли часы. Раз за разом повторял Кардель одно и то же мало похожее на правду утешение:

— Теперь худшее позади.

На рассвете седьмого дня из ушей Винге словно вынули затычки. Он внезапно услышал веселый и пронзительный утренний вопль петуха, посмотрел на Карделя, на свои руки, глубоко вдохнул и прислушался к ощущениям. Отвратительное, уже ставшее привычным жужжание под ложечкой исчезло.

И понял — да, правда.

Худшее позади.

Они стояли в переулке, в косой тени от дома напротив. Ни разу в жизни у Карделя не поворачивался язык назвать воздух в городе свежим. Но сейчас, после целой недели в затхлой комнате Винге, он был как нельзя более близок к понятию «свежий». Все познается в сравнении, говорил Сесил. Он покосился на Винге — тот тоже дышал и не мог надышаться. По-прежнему бледен и тощ, но в нем произошли большие изменения. Изменения эти Карделю были хорошо знакомы: они происходят едва ли не с каждым, кто, улизнув от неминуемой смерти, обогатился важным знанием: жизнь дана нам взаймы, и с ней надо обходиться бережно и разумно. Эмиль Винге растерянно помаргивал — вид у него был такой, словно он видит все это впервые в жизни. Раз за разом переводил взгляд с конька крыши на канаву, и в конце концов на руках ни с того ни с сего появилась гусиная кожа.