Никлас Натт-о-Даг - 1794

Служанка открыла им дверь и тут же убежала. Довольно долго ждали, прежде чем она вернулась в сопровождении небольшого роста человека средних лег. Незначительные размеры, по-видимому, нимало его не смущали: вид чрезвычайно суровый и даже неприступный.

— В чем дело? — спросил он с плохо скрытым раздражением и наградил их чуть ли не брезгливым взглядом поверх балансирующих на кончике носа очков.

— Жан Мишель Кардель, Эмиль Винге. Стокгольмское полицейское управление.

— По какому делу?

— Гибель Линнеи Шарлотты Коллинг.

— Позвольте видеть документ, подтверждающий ваши слова. У вас есть такой документ?

Кардель нахмурился и посмотрел на спрашивающего сверху вниз — постарался выразить удивление, граничащее с подозрением.

— Вот как… такой вопрос обычно задают те, кому есть что скрывать.

— Вы… уж извините, вы никак не похожи на полицейских.

— Самая большая глупость, какую может совершить полицейский, — это выглядеть, как полицейский, — назидательно произнес Винге. — Если он, конечно, не принимается за дело с заранее принятым решением его похоронить. Внешность обманчива, друг мой. В этом мире, по крайней мере. Но, скажу я вам, нам тоже свойственно ошибаться. К примеру, мне вы вовсе не показались таким глупцом, чтобы ставить под сомнение работников ведомства, па стороне которого очень много прав и возможностей. И главное наше право — закон.

Лицо сурового управляющего, или кто он там, сделалось совершенно багровым. По всем признакам, лихорадочно изобретал достойный ответ на высокомерный выпад, но Кардель его опередил.

— Вот вам документ. — Он протянул бумагу, которую Блум, время от времени бросая на Карделя неодобрительные взгляды, несколько дней назад скрепил сургучной печатью с изображением трех корон. — Если вы отойдете в сторону, окажете услугу и нам, и, главное, себе.

Суровость человечка мгновенно сменилась преувеличенным радушием, больше напоминающим угодливость.

— Приношу свои извинения, господа. Здесь, в окрестностях, полно бродяг, и осведомиться о намерениях посетителей — моя прямая обязанность. Кто знает, что у них на уме.

— Позвольте спросить, а что за должность предполагает такие обязанности… тем более такие прямые обязанности? — Винге по-прежнему сохранял надменную интонацию.

— Мне поручено управлять поместьем в отсутствие хозяина. Моя фамилия Свеннинг.

— Поместье Тре Русур вам ранее было знакомо? Свеннинг затряс головой.

— Знать не знал. Что вы! Знать не знал. Я бухгалтер. Всю жизнь бухгалтер. Сын крестьянина, но вот — получил образование и стал бухгалтером. То там, то тут… Теперь вот сюда. Как отказаться: платят чуть не вдвое больше. Старик Тре Русур помер весной, единственный наследник за границей. Управлялись, как могли. Потом сын приехал. Собрался жениться, но тут какие-то неприятности… Не знаю. Мне сказали: не знаешь — и не знай; тебе же лучше.

— А прежний управляющий?

— Прежнего управляющего уволили. Вместо него пригласили меня.

— А кто наследник?

— Сын. Ясное дело — сын. Владелец поместья, Эрик Тре Русур.

Кардель рассеянно прихлопнул комара на шее.

— Хорошо… теперь наша очередь посмотреть ваши бумаги.

— У меня контракт. Само собой — контракт. Все по закону, все предписания соблюдены, а как же… Хоть сейчас принесу. Но… чем я еще могу быть полезен?

Кардель заглянул через плечо Свеннинга в полутемный холл.

— Спальня. Супружеская спальня. Проводите нас в супружескую спальню.

Кардель пропустил Винге, перешагнул порог, кивком поблагодарил Свеннинга и закрыл дверь. Свеннинг остался в коридоре.

Большая, красивая комната, в которой царит огромная супружеская кровать с вышитым балдахином на четырех тонких, не толще трех дюймов, колоннах с искусной резьбой. Мебель, как и всё в доме, прекрасного качества. Многие предметы обстановки, несомненно, служили нескольким поколениям Тре Русур. Так обычно и бывает в богатых провинциальных усадьбах, далеких от постоянно меняющейся столичной моды. Восточный ковер, штофные обои с повторяющимся рисунком — цветы, переплетенные похожей на виноградную лозой.

Они некоторое время молча ходили по спальне, с одобрением изучая все новые детали, подтверждающие изысканный, хотя и подчеркнуто консервативный вкус хозяев.

Первым прервал молчание Винге.

— Запах чувствуете?

— Мыло, — Кардель кивнул. — Обычное мыло. Ни о чем не говорит. Недавно прибирались, и что? Большое дело. Скажем, готовились к приему новобрачных. Поди определи, когда затеяли приборку — до убийства или после? — Внезапно его осенило. Он неожиданно быстро опустился на колени. — Помогите мне, Эмиль.

Они вместе откинули ковер. Доски под ковром были разного цвета — ближе к центру намного темнее.

— Видите? Здесь лежал другой ковер, поменьше. Доски по периметру успели выгореть на солнце. И тоже… почему? Нет ответа. Запачкали кровью? Может быть. Старый ковер моль побила? Сочли недостойным для приема новобрачных? Тоже может быть. Пятьдесят на пятьдесят.

Встать Карделю оказалось труднее: в правом колене что-то хрустнуло, и бедро прорезала острая, но, к счастью, мгновенно утихнувшая боль.

Винге рассеянно кивнул. Они еще раз подробнейшим манером осмотрели спальню. Все чисто. Прибрано очень тщательно, даже в винтовой резьбе кроватных столбиков кое-где застряли мыльные чешуйки.

Кардель сдался первым. Потрогал ладонью шелковистую дамастовую обивку стула, тяжело сел и заправил за щеку чуть не полную горсть табака.

— Пустое дело.

Винге что-то не давало покоя. Он в который раз принялся грызть ноготь на большом пальце, все время поглядывая на свисающую с потолочной розетки обернутую тафтой цепь, удерживающую люстру.

— А может… — И в нерешительности замолк.

Кардель нетерпеливо крякнул.

— Да говорите же… если есть что сказать. Что бы вы ни сказали, хуже не будет.

— А не мог бы кто-либо зажечь люстру?

— Средь бела дня? Вам что, света мало?

Винге изготовился было объяснять, но махнул рукой — быстрее показать.

Кардель вышел и через несколько минут вернулся с той же самой служанкой, которая провела их в спальню. Та несла в руке некое подобие очень длинного и очень тонкого факела, прикрывая горстью колеблющееся пламя на конце. Одну за другой зажгла свечи в люстре — очень осторожно, чтобы не задеть ограненные в виде призм хрустальные подвески. Винге тем временем распустил сутажные завязки, и шторы с мягким шорохом сошлись. Теперь дневной свет в спальню почти не проникал. Кардель посмотрел на внезапно ставшие очень яркими свечи.

— Нет-нет, Кардель… не там. Обои… — Винге заметил непонимающий взгляд Карделя и пояснил: — Мы ищем тень, которой не должно быть.