Никлас Натт-о-Даг - 1794

— Хватит. Никакого смысла остаться без руки.

Он повернулся к невидимому слуге.

— Оттоссон, стул для вдовы Бликс. И скажи Эрлингу, пусть принесет мазь от ожогов.

Мазь от ожогов оказалась ледяной колодезной водой. Анна Стина прижимала тряпку к горящей ладони и наблюдала, как Дюлитц неторопливо листает толстый журнал, добираясь до неисписанной страницы.

— Ваш имя?

— Анна Стина Бликс.

— Рассказывайте, что вы умеете и на что способны.

Она начинает говорить, и понимает: не так уж и много она умеет. Вспоминает прошедший год, рассказывает свою историю. Рассказывает довольно вяло, потому что внезапно осознала: за этот год она стала другим человеком. Намного старше. Может быть, мудрее — и что? Вряд ли это те достоинства, из которых может извлечь выгоду Дюлитц. Ничего она не умеет, и это заметно по его каменной физиономии. Сделал две-три пометки гусиным пером — и все. Ему нечего сказать об Анне Стине Бликс, урожденной Кнапп. Еще одно существо женского пола, одно среди многих на недолгом пути от рождения к смерти. Годится разве что для постельных утех, и то пока молода. Она по инерции продолжала говорить, но с каждой минутой все более вяло.

И умолкла.

— Это все?

Она молча кивнула. Дюлитц захлопнул журнал. Теперь Анна Стина не понимала саму себя: как можно быть такой дурой и на что-то надеяться? Могла бы не приходить.

Она встала. Стыд за собственную глупость давил на плечи, как коромысло с полными ведрами, а жжение в руке напоминало: ты не просто глупа, ты очень глупа.

— Вам известен постоялый двор на Рыбацкой площади? По воскресеньям колокола созывают людей на службу. Если вы мне понадобитесь, мой слуга с угра привяжет к углу дома красную ленту. Ее будет хорошо заметно с Гусарского залива. Увидите знак, приходите.

— Я утром видела, ты что-то высматривала в чашке.

Лиза ответила не сразу.

— Будущее… хотела узнать, что меня ждет. Меня одна тетка научила, давно уже.

— Узнала?

— Зима будет трудной, — Лиза пожала плечами. — Но обойдется. С трудом, но обойдется. Какая-то опасность в Тиведене [36] Нескончаемый еловый лес на границе провинций Вестерйоталанд и Нерке. .

— Погадай и мне. Мне и детям.

Лиза задумалась, хотела что-то возразить, но махнула рукой. Еще более выразительно пожала плечами и поставила котелок с остатками воды на огонь.

— Питье ты должна сделать сама, иначе чего я там увижу? Ничего я там не увижу.

Они поменялись местами. Лиза взяла угадавшего присутствие матери и немедленно проснувшегося мальчика и начала укачивать. Анна Стина высыпала сухие листики земляники на дно кружки и залила кипятком. Покрутила, подула, чтобы быстрее остыло, и выпила горячую воду. На дне остались темные размокшие трилистники. Она протянула кружку Лизе. Та неохотно встала и отошла на несколько шагов, вглядываясь в дно. Покачала головой.

— И что?

— Твои дети вырастут сильными и здоровыми. Ты их воспитаешь и будешь счастлива.

— А почему ты плачешь?

— Ветер… зола в глаза попала.

Никакого ветра и в помине нет. Ложь настолько очевидна, что Анна Стина повторила с нажимом:

— Что ты увидела?

— Я же сказала. Ты права — никакого ветра. Зависть. Я завидую. У тебя все будет хорошо, а у меня… у меня не будет.

Они долго сидели у погасшего костра. Потом легли по обе стороны спящих детишек. Лиза протянула ей руку.

Так они и уснули — рука в руке.

Лиза-Отшельница с вечера заставила себя выпить как можно больше воды — боялась проспать. Надо было встать задолго до рассвета. Но опасения оказались напрасными — она и так не сомкнула глаз. Лежала, вслушивалась в мирное сопение малышей — и не могла наслушаться. Беззвучно выскользнула из-под одеяла и подоткнула Карла — тот пискнул во сне и передвинулся поближе к матери. Побежала к вырванному ураганом с корнями дереву — именно там у них было отхожее место. Присела на корточки. От ночного холода голый зад сразу покрылся мурашками, и она даже улыбнулась от удовольствия, когда представилась возможность опустить юбку. У дотлевающего костра все тихо; осталось только сунуть в узел нехитрые пожитки. Все, что может греметь, предусмотрительно завернуто в тряпки.

Никаких прощаний. Она и так на пределе сил. Ее прозвали Отшельницей — и кто прозвал? Те, кто отпугнул ее друзей, те, кто считает, что можно возвыситься, унижая других. Поначалу она стыдилась, но то время давно миновало. Отшельница… шутовское прозвище она сделала своим именем, но заплатила цену, которую никому бы не пожелала. Мучительно было рвать все связи, связи, которые были всегда и, наверное, никогда не исчезнут бесследно. Может, никому и не приходит в голову приласкать ее изуродованную родимым пятном щеку, но иногда даже пощечина или плевок лучше одиночества. Мучительно и страшно, но на помощь приходит великий лекарь — время. Старая боль забыта, все раны зажили — на них наложена целебная повязка недель, месяцев и лет.

Но как забыть это лето? Начинать все сначала? Вновь учиться овладевать искусством одиночества?

Она утешает себя: се побег для их же блага. Вдвоем, как ни странно, и опасность двойная. Потому что каждая верит в силу их общности, верит, что вдвоем они смогут худо-бедно пережить зиму и получить в награду следующее лето. Она знает, чем бы это кончилось. Снег коварен. Можно продавить наст и наступить на капкан, провалиться в барсучью нору — и нога сломана, и вот уже у оставшейся на шее не два голодных рта, а три… Живыми им из Скуггана не выйти, и ей до конца жизни не избавиться от чувства вины. Потому что виноваты будут не зима и не случай, а именно она, Лиза. Уж она-то куда лучше Анны Стины знает, что это такое — зима в лесу.

И что получится, если она не уйдет? Получится, ради своей прихоти — любой ценой не остаться опять одной — она приговорит к смерти всех четверых.

Спустилась к детскому кладбищу и собрала игрушки. Тряпичный кот для Карла, маленькая лошадка — для Майи. Набитый ветошью мяч и одноногий деревянный старичок — обоим. Еле хватило рук. Вернулась, подошла на цыпочках и разложила игрушки так, чтобы они их сразу увидели, когда проснутся.

Погладила своих крестников по щечкам и тихонько поцеловала Анну Стину в лоб. Страшно испугалась, когда та что-то промычала, переложила голову на другую сторону и начала шарить рукой. Успокоилась, когда почувствовала тепло завернутого в тряпку камня, который Лиза пристроила на свое место.

И только пройдя уже не меньше четверти мили вспомнила: забыла попрощаться с могилой собственного сына… Ничего удивительного.

Свежие раны болят сильнее.

Анна Стина вовсе не посчитала тайный уход Лизы изменой. Она умела быть благодарной. Покойная мать, Майя, без конца повторяла: «Самый страшный грех — неблагодарность». Щедрые дары достались не только малышам: Лиза выложила в рядок все, без чего не обойтись. Ничего не забыла.