Валерий Введенский - Напиши себе некролог

«Нет!»

«Сто пятьдесят рублей! Только подумай! Целое состояние!»

«Ты хоть понимаешь, на что меня толкаешь?»

«Ты только не бойся! Никто ничего не узнает».

«Тогда уж лучше в хор!»

«Какой хор?»

«Помнишь женщину возле церкви?»

«Деньги от нее ты получишь в лучшем случае через месяц. А Степан Порфирьевич завтра готов дать аванс».

«Пятибрюхов? Я думала, что Невельский».

«Паша, может быть, и не прочь. Да откуда у него столько денег?»

Степан Порфирьевич Пятибрюхов был единственным из друзей отца, кто нам помог после его смерти. Оплатил похороны, помог снять новую квартиру, оплатив первый месяц аренды и переезд. Мы были очень ему благодарны. Однако мама почему-то считала, что Степан Порфирьевич и дальше будет нам помогать, но, когда пришла в очередной раз просить денег, он лишь развел руками. Сказал, что мы с Костиком давно взрослые, руки, ноги и прочие места при себе — «пусть ими и зарабатывают». Тогда я восприняла его слова в шутку, но, оказалось, Пятибрюхов говорил всерьез.

«Я иду к Пятибрюховым на урок, — напомнил мне Костик. — Ты решилась или нет? Брать мне аванс? Капа, я опаздываю, да или нет? Всего одна ночь. И сто пятьдесят целковых!»

«А как я из дома улизну? Степанида — не дура».

«Скажешь, что пойдешь ночевать к Леночке».

Вечером он пришел с деньгами, мы купили маме лекарство. И наконец-то спали спокойно. Все, кроме меня! Из-за предстоящего нравственного и физического падения меня кидало то в жар, то в холод. Если и удавалось задремать, тут же начинали мучить кошмары. Весь следующий день я ждала какого-то чуда, которое избавило бы меня от грядущей беды. Я предчувствовала, что мир вот-вот перевернется и моя жизнь навсегда изменится. Но даже представить себе не могла, что мама с Костиком погибнут.

За ужином я сказала, что пойду к Леночке. Костик сообщил мне адрес дачи, которую снял Пятибрюхов для нашей встречи, и дал мелочь на извозчика и железнодорожный билет. Я надела траурное платье. На этом настаивал Пятибрюхов, он, видите ли, увидал меня на похоронах отца и тогда же и возжелал. Впрочем, другого у меня платья и не было. Да и его бы давно продала, если бы не ожидаемая смерть мамы.

Пятибрюхов ждал меня на даче. Я не могла даже смотреть на него, так он был мне противен. Но он принял отвращение за робость и признался, что мое девичье смущение его еще более возбуждает. Степан Порфирьевич откупорил шампанское, предложил закусить его фруктами и пирожными, которые привез с собой. И хотя подобных яств я давно не пробовала, кусок в горло не лез, любимое шампанское я едва пригубила. Пятибрюхов же, напротив, вылакал бутылку за бутылкой. И сильно опьянел. Потому что, как потом признался, пил его впервые в жизни. Он ведь раскольник, им не положено. Прелюбодействовать тоже не положено. Но, осмелившись переступить одну из запретных черт, Пятибрюхов решил, раз ему все равно теперь гореть в аду, можно переступить и за остальные. Даже сигару пытался раскурить, но сильно закашлялся. «Ну и гадость, — сказал он, залив ее водой из рукомойника. — Ты чего сидишь? Раздевайся, время за полночь». Я расстелила постель и подошла к керосиновой лампе, чтобы ее потушить. «Не надо, — остановил он меня. — В темноте — то с женой. А с тобой хочу, чтоб наглядно, чтоб со всеми подробностями. Сорочку тоже сымай». Он тоже скинул одежду и набросился на меня с жадностью голодного зверя. Мне было больно. Но мои крики и стоны лишь сильнее его распаляли.

«Иди, смой кровь», — велел Пятибрюхов, когда, наконец, с меня слез. На даче даже полотенца не было. Пришлось платком вытираться. Батистовым, с моими инициалами, который чудом у меня сохранился со счастливых времен. В газетах писали, что полиция его нашла.

Я думала, что все уже закончилось. Но то было прелюдией. Пятибрюхов будто всю жизнь копил силы, чтобы в ту ночь насиловать меня и насиловать. Я пыталась возражать, сопротивляться. И за это он меня избил. «Думала, за сто пятьдесят рублей ножки всего лишь разик раздвинешь?» Он бил меня кулаками в живот, по спине, по ногам. Я испугалась, что вообще убьет, и прекратила сопротивляться. И до самого утра исполняла все его ужасные желания.

Одевшись, Степан Порфирьевич дыхнул мне в лицо: «Сигара-то выветрилась? Не дай бог супруга учует. Нюх у ней, как у гончей суки». Его дыхание было столь зловонным, что я не сумела разобрать, пахнет табаком или нет. Однако подтвердила: «Выветрилась!» — «А шипучка?» Так он шампанское называл. «Тоже». — «Ну что, моя Капочка, притомилась? То-то! Будешь теперь до конца дней своих силушку мою вспоминать. Никто тебя так больше не приголубит. Ну а теперь рассчитаемся. Пятьдесят рябчиков я выдал авансу. Значится, с меня сто. Раз, два… Вот держи десять червонцев. Видишь, на этом кто-то будто нарочно сердечко чернилами нарисовал. Будто знал, что сим червонцем за любовь заплатят. Да, кстати, ежели захочешь повторить эту ночку, противиться не буду. Но сто пятьдесят, сама понимаешь, уже на кон не положу. Десятки теперь будет достаточно. Так что ты подумай. А ключ от домика оставь под ковриком, что перед дверью. А за мной дверь на щеколду запри. А то, не дай бог, твоей красотой кто еще воспользуется, но ужо за бесплатно».

Я закрыла за ним дверь и рухнула на кровать без сил. Думала, полежу пять минут и в город поеду. Но, обессиленная, провалилась в глубокий сон. Разбудил меня Костик. В окно увидал, что лежу в кровати, и принялся тарабанить в дверь. Я ему открыла.

«Ты что, спятила? — накинулся он на меня. — Утром к нам заявилась Леночка, сообщила, что ты у нее не ночевала. Мать сдуру решила, что тебя похитили, и пошла к Крутилину. Тебя теперь полиция ищет. Почему ты не вернулась?»

«Заснула».

«Нашла где».

Я задрала сорочку, и у Костика вытянулось лицо. Не от наготы моей, а от синяков, которыми было покрыто мое тело.

«Что же этот гад с тобой сделал? Клянусь Богом, он за это заплатит».

«Подашь на него заявление в полицию?» — с горькой усмешкой спросила я.

«Потребую еще денег. Вот же сволочь. Мы так не договаривались!»

«А как вы договаривались? Ты, видимо, торговался».

«А как же», — сказал Костик.

Я запустила в него бутылкой из-под шампанского. Он успел пригнуться, и, пролетев мимо, она разбилась о косяк двери.

«Негодяй, сутенер», — на этот раз я схватила стул.

«Капа, Капочка, успокойся».

«Рассказать, что он заставил меня делать?»

«Капа, поставь стул. Утраченного не вернешь. Надо ехать домой».

«Домой? А что я скажу матери?»

«Я все уже придумал. Что ночевала не у Леночки, а у Тани Карабениной».

«А Таня сие подтвердит, если к ней явится полиция?»

«Поставь стул».

Мне и самой надоело держать его на весу. Я поставила стул и тут же на него уселась.

«Тогда сперва забежим к Тане и договоримся», — начал строить планы Костик.