Лиза Уингейт - Пока мы были не с вами

— Кто там у тебя, Бартоломью?

Я жду, пока Барт ей объяснит, потому что у меня самой нет подходящих слов.

— Они были в доме миссис Крэндалл. Сказали, что навещали ее в доме престарелых.

Подбородок старухи исчезает в кожистых складках шеи цвета корицы.

— Как вы сказали, кто вы такие?

Я стараюсь как можно быстрее — пока она не решила выставить нас вон — выбраться из тележки.

— Эвери,— на ее крыльце всего две ступеньки, я взлетаю по ним и торопливо протягиваю ей руку. — Я спрашивала вашего сына про фотографии и картины на стенах в доме Мэй. На них есть моя бабушка.

Старуха переводит взгляд с меня на Трента, который стоит внизу и наблюдает, как Иона с Бартом- старшим исследуют трактор. Из-за ближайшего сарая выскакивает мальчик ростом примерно с Иону и бежит по двору к деду. Он не нуждается в представлениях, но все же следует краткая церемония знакомства. Это маленький Барт.

Старуха снова поворачивается ко мне. Она наклоняется вперед и долго пристально смотрит на меня, будто изучает самые мелкие черты моего лица и с чем-то их сравнивает. Мне кажется, или в ее взгляде мелькает узнавание?

— Еще раз — как вы сказали?

— Эвери, — на этот раз я повторяю громче.

— Эвери — кто?

— Стаффорд,— я специально не говорила этого раньше.

Но я не хочу уходить, не узнав ответы на все вопросы, и если для этого нужно сообщить свою фамилию — пусть будет так.

— Вы дочка мисс Джуди?

Сердце начинает биться так гулко, что я чувствую, как пульсируют барабанные перепонки.

— Внучка.

Время будто замедляется. Я больше не обращаю внимания на болтовню малышей, разговоры о тракторе, на большого Барта, на кудахтанье кур, корову, которая звучно хлопает хвостом, и на бесконечную песнь пересмешника.

— Вы хотите узнать о том доме по соседству. Почему она туда приезжала,— это не вопрос, а утверждение, будто женщина ждала долгие годы, зная, что рано или поздно кто-то придет и спросит.

— Да, мэм. Я спрашивала бабушку, но, сказать по правде, она уже не может ничего вспомнить.

Женщина медленно качает головой, сочувственно цокая языком. Потом она снова сосредотачивается на мне и говорит:

— Что разум не помнит, знает сердце. Любовь — самая сильная штука на свете. Сильнее, чем все остальные. Вы хотите узнать о сестрах?

— Пожалуйста,— шепотом прошу я.— Пожалуйста. Расскажите.

— Это не мой секрет, — она поворачивается и идет в сторону дома, шаркая ногами. На мгновение мне кажется, что меня отправили восвояси, но ее быстрый взгляд через плечо говорит, что я ошибаюсь. Меня просят пройти за ней в дом.

Точнее, мне приказывают.

Я останавливаюсь сразу за порогом и смотрю, как она открывает покатую крышку секретера и вытаскивает погнутое оловянное распятие. Из-под него она берет три мятых листка бумаги, когда-то вырванных из желтого блокнота. Даже несмотря на то что листки сминали, а затем расправили, они точно не настолько старые, как распятие.

— Я забрала их только на хранение, — говорит женщина. Она протягивает мне сначала оловянный крест, а потом бумаги.— Распятие давным-давно принадлежало Куини. На листах — записи мисс Джуди. Это ее история, но она ее не закончила. Думаю, сестры решили забрать свои секреты с собой в могилу. Но я знала, что рано или поздно кто-нибудь придет и спросит. Секреты — нездоровая вещь. Совсем нездоровая, и неважно, сколько им лет. Порой самые древние секреты хуже всех остальных. Привези свою бабушку повидаться с мисс Мэй. Сердце помнит. Оно все еще знает, кого любит.

Я смотрю на распятие, верчу его в руке, затем переворачиваю пожелтевшие страницы и узнаю бабушкин почерк.

Я перечитала достаточно ее дневников, чтобы не сомневаться.

— Садись, дитя,— мать Барта указывает мне на кресло с подголовником. Я падаю в него — ноги меня не держат. В самом верху страницы написано:

Пролог

Балтимор, Мэриленд

3 августа 1939 года

Дата и место рождения моей бабушки.

Моя история начинается душным августовским вечером, в месте, которое я никогда не увижу, — оно оживает только в моем воображении. Чаще всего я представляю себе большую комнату. Стены белые и чистые, постельное белье накрахмалено так сильно, что хрустит, как сухой лист. Это отдельная палата, все в ней самого лучшего качества...

Я переношусь во времени на годы и десятилетия назад, перемещаюсь в пространстве в больничную палату в августе 1939 года, к маленькому созданию, что пришло на свет и покинуло его в тот же миг, к крови, горю и обессиленной юной матери, которая погружается в милосердный сон.

Тихие разговоры о могущественном человеке. О дедушке, который, несмотря на высокое положение в обществе и все свое богатство, не сумел спасти своего внука.

Он значительная персона... возможно, конгрессмен?

Он не может спасти свою дочь. Или может?

Я знаю одну женщину в Мемфисе...

Принимается отчаянное решение.

На этом написанная история заканчивается.

И начинается новая. История светловолосой малютки, которую, если судить по омерзительным делам Джорджии Танн, отобрали у родной матери сразу после рождения. Мать подписала поддельные бумаги, ну или, возможно, ей, измученной родами, просто сказали, что ребенок родился мертвым. Младенца уносят руки Джорджии Танн. Его тайно доставляют в приемную семью, которая объявляет ребенка своим и глубоко прячет страшный секрет его появления на свет.

Малышка становится Джуди Майерс Стаффорд.

Вот тайна, которую так жаждало узнать мое сердце с того самого дня, как я увидела выцветшую фотографию на ночном столике Мэй!

На фотографии в доме престарелых — Куини и Брини. Они не просто люди из воспоминаний Мэй Крэндалл. Они — мои прадедушка и прабабушка. Речные бродяги.

Я могла бы тоже скитаться по реке, если бы судьба не сделала неожиданный поворот.

Мать Барта садится рядом со мной. Она протягивает руку, гладит меня по спине и подает мне носовой платок, чтобы я могла утереть льющиеся рекой слезы.

— Ну, милая. Ну хватит, дочка. Лучше всего знать правду.

Я им всегда это говорила — нужно быть тем, кто ты есть. Кто ты глубоко внутри. Иначе счастливой жизни не будет. Но не мне решать.

Не знаю, сколько я так сижу; старуха гладит меня по спине и успокаивает, а я думаю о всех препятствиях, которые разделили сестричек с «Аркадии». Я думаю о том, как Мэй объяснила их выбор: «Когда мы нашли друг друга, у каждой уже была своя жизнь, мужья и дети. Мы решили не мешать друг другу. Каждой из нас было достаточно знать, что у других все хорошо...»

Но на самом деле этого недостаточно. Даже бастионы репутации, амбиций и социального положения не могут уничтожить единение родных душ, разорвать их связь, уничтожить любовь. Неожиданно все условности, из-за которых сестры вынуждены были вести тайную жизнь и искать секретные места для встреч, кажутся почти такими же жестокими, как и продажа детей на усыновление, насильственное разлучение их с родителями и подделка документов.